Певец зияющих высот

На философском горизонте ХХ века Александр Зиновьев звезда первой величины. Только сегодня мы начинаем понимать истинное значение его творчества. Что ж, отсутствие должного понимания в своей стране – это трагедия всех философов его поколения.

После «философского парохода», на полстолетия закрывшего возможность развития в России религиозно-феноменологической философии, все философские достижения формировались в русле марксистской традиции. У этой достаточно оригинальной традиции русского марксизма и постмарксизма были свои отцы-основатели. Полагаю, что она восходит к философскому творчеству таких мыслителей первой величины, как Богданов, Туган-Барановский и Лукач, а никак не к официальному советскому псевдомарксизму. Заметное место в этой традиции занимает и Александр Зиновьев, оставивший, на мой взгляд, три блестящие философские разработки.

Во-первых, это его оригинальная концепция «метода восхождения от абстрактного к конкретному у Маркса». Не знаю, был ли такой метод у Маркса, но Зиновьев его, безусловно, разработал. И множество серьезных русских философов-марксистов осознанно или неосознанно стали последователями Зиновьева. Если бы эта работа Зиновьева стала известна на Западе своевременно, несомненно, его мировая известность давно бы сравнялась с известностью Альтюссера, Сартра и Леви-Стросса.

Вторым крупнейшим вкладом Зиновьева в мировую философию является его «комплексная логика». Основная идея Александра Александровича о том, что логические конструкты являются продуктом языковой инженерии, представляет собой весьма нетривиальный ход в той Большой игре, которая уже более столетий ведется в логико-лингвистической философии. И нет вины создателя этой концепции в том, что его логические работы, хорошо известные на Западе, воспринимались как математико-логические и практически не вошли в контекст логико-философских дискуссий.

Третья и наиболее интересная часть наследия Зиновьева – это, конечно, его «логическая социология», то есть конституирующие описания «реального коммунизма» и «сверхобщества» Запада. Представление советского общества как общества, в котором господствуют «коммунальные отношения», является философским открытием мирового масштаба. Здесь Зиновьев осуществил прорыв к пониманию не только советского общества, но и человеческой природы как таковой. Советское общество, в котором были вынесены за скобку рыночно-экономические отношения, оказалось замечательным лабораторным объектом, наблюдая который можно было очень много понять о человеке вообще.

Замечу, что соавтором Зиновьева в этом открытии был другой русский философ мировой величины Борис Поршнев. В его «Начале человеческой истории» делаются весьма похожие выводы. Примечательно, что Поршнев, как и Зиновьев, действовал внутри марксистской традиции. Сегодня можно утверждать, что Зиновьев и Поршнев независимо от своих коллег-современников на Западе были пионерами социокультурного поворота в мировой философии.

Признавая масштабность и мировую значимость философии Зиновьева, я не хотел бы затушевывать ее ограниченность и недостатки. При жизни Зиновьева, памятуя о его тяжелой личной и творческой судьбе, говорить об этом не хотелось. Сейчас, когда после его смерти прошло уже достаточно времени, можно позволить себе объективность оценок.

Главным недостатком философской работы Зиновьева является, на мой взгляд, изолированность каждой из его творческих разработок от идейного контекста, в котором они естественным образом находятся. Скажем, тезис о лингвистически-инженерном характере логических категорий и принципов не сопровождается у Зиновьева практически никаким анализом философской проблематики философского языка. Теория «реального коммунизма» практически никак не анализирует ни предшествующую «докоммунистическую» историю России, ни историю тех древних и современных обществ, в которых явно наличествуют «реально коммунистические» элементы. Я уж не говорю о том, что Александр Александрович практически всегда пренебрегал идущей еще от Аристотеля традицией сопровождать любое философское исследование «историей вопроса».

На все недоуменные вопросы по этому поводу Зиновьев, как известно, давал свой коронный ответ: «Меня это не интересует и не входит в цели моего исследования». А на дальнейшие попытки «прикопаться» давал хамские ответы в духе Карла Маркса, у которого однажды спросили: «А кто в вашем коммунистическом обществе будет мусор убирать?» На что Маркс любезно ответил: «Вот вы и будете».

Еще более пикантно выглядит постоянно повторяющийся в работах по логической социологии тезис о том, что автор избегает этических оценок и является полностью непредвзятым исследователем. На самом деле это, конечно, не так. Его социологические работы изобилуют этическими оценками «коммунальных» отношений как «самых низких, самых низменных, самых подлых» и т.п. Не делают его описания безоценочными и утверждение о том, что реальный коммунизм в данных условиях является наиболее оптимальным для большинства населения СССР. И никак не назовешь безоценочными известные всем предельно жесткие инвективы Зиновьева в адрес «предателей и негодяев», разрушивших общество реального коммунизма. Зиновьев, как всегда, не озаботился попыткой привести хоть в какое-то соответствие свою ругань в адрес коммунистического общества со своей же руганью в адрес его разрушителей.

Совсем на грани фола выглядит ругательная критика Зиновьева в адрес всей мировой философии. Не стоит комментировать Александра Александровича по поводу того, что вся современная философия, психология и социология глубоко ненаучны, поскольку не овладели разработанной им логической социологией. Остановлюсь лишь на его известном тезисе о том, что все так называемые великие философы дураки, в первую очередь потому, что писали толстенные и болтливые книги, не владея научным методом. С одной стороны, Зиновьев прав. Писание толстенных талмудов с мучительными повторами и размазыванием манной каши по тарелке является болезнью философии последних 350 лет. Однако если оставить в стороне, мягко выражаясь, нетривиальный вопрос о том, кто владеет, а кто не владеет научным методом, не человеку, который каждую свою идею излагал в трех, а то и семи повторяющихся книгах, бросать такой упрек предшественникам и коллегам.

Другое дело, что Александр Александрович конечно был большим мастером философской прозы. Его тексты ясны, отчетливы и удобопонятны. И в этом смысле я вполне разделяю претензии Зиновьева к манере изложения и стилю таких философов, как Гегель, Хайдеггер или Ильенков.

Творчество Александра Зиновьева – моя «философская любовь» с ранней юности. О том, что я здесь написал, я думаю не первый год. За время, прошедшее со смерти Александра Александровича, я неоднократно задавался вопросом, был ли я прав, так и не поделившись с ним изложенными здесь мыслями. И после каждого такого самовопрошания отвечал себе, что, наверное, все-таки был прав. Зная Александра Александровича, боюсь, что разговора бы у нас не получилось. Получится ли он с читателями этого очерка, в первую очередь с философским сообществом, не мне судить. Но будет очень жалко, если не получится. Фигура Зиновьева слишком крупна, чтобы ее не обсуждать.