Вот только любви не надо

Вряд ли кому удалось остаться более неуслышанным и непонятым, чем так называемым великим мыслителям.

Судьба безвестных маргиналов-одиночек, всю жизнь трудящихся в своем глухом углу над конструкцией очередного вечного двигателя, в некотором смысле даже завиднее. Да, высоко вероятно, что никто их так никогда и не заметит – но зато никто и не припишет делу их жизни такие смыслы, которые им самим и в голову бы не пришли. Их интеллектуальное наследие аутентичнее.

То ли дело – те, кому рок судил стать достоянием массового интереса и внимания. А того хуже – массовой любви.

Люди воспринимают в тех, кого назначают великими, в основном то, что нужно им самим. «Великие» нужны затем, чтобы своим авторитетом подкреплять наши ожидания. Придавать нашим иллюзиям статус объективных форм бытия.

Самые любимые, самые зачитанные книги – на самом деле наши собственные, разбухшие от заметок записные книжки-палимпсесты. Одно стираем, другое поверх записываем┘ и хотя эти слои, конечно, друг сквозь друга просвечивают, менее всего там можно в результате разглядеть написанное самим автором.

Так, в Мерабе Мамардашвили – в одном из самых индивидуальных, «штучных» мыслителей нашего века – целое поколение слушателей, битком набивавших перед ним аудитории, не прочитало, по сути, ничего, кроме этической доминанты (которую каждый быстренько нагрузил удобными для себя значениями и до сих пор с ними живет). Да, в этом действительно нуждались. Да, он действительно многим очень помог – уже самим своим присутствием в отечественной культуре. Но не в результате ли этой всеобщей взволнованной, искренней любви он так и остался без серьезных философских последствий?

Вся надежда – на то, что пройдет время, и за осмысление того же Мамардашвили возьмется человек, родившийся много позже эпохи, в которую его герой был нужен и актуален.

Но вот беда: чем ярче материал – тем сильнее соблазн для нового читателя приписать ему новые значения – важные опять же для него самого.

Думал ли, право, Игнатий Лойола, что главное дело его жизни – изобретение языка, подчиняющего себе человека? Приходило ли в голову маркизу нашему де Саду, что заботит его не наслаждение и разврат, а выстраивание порядка, согласно которому выполняются все связанные с ними действия? Сам социалист Фурье, пожалуй, хмыкнул бы в недоумении, сообщи мы ему, что суть его усилий – не что иное, как классификация реальности. А вот один постструктуралист именно это в них и обнаружил – это, видите ли, соответствовало сути и задачам его собственной интеллектуальной работы.

Что касается Лойолы, Фурье и Сада, то так им, по большому счету, и надо. И потом: ими хотя бы занимаются, исследуют, анализируют, пытаются понять, чего они «на самом деле» добивались (что ценой сдирания живого мяса с костей – это другое дело). Но за Мераба Константиновича обидно.

Пусть читают, пусть толкуют, пусть стараются понять – пусть даже превратно. Вот только любви, ради Бога, не надо.