Ольга Балла Елена Душечкина. Светлана. Культурная история имени. – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2007, 227 с.
Еще лет сто назад назвать девочку Светланой было просто невозможно: такого имени и в святцах-то не было. А откуда бы ему там взяться, если святых Светлан не знала христианская история? По той простой причине, что никакая история вообще не знала никаких Светлан вплоть до начала XIX века.
Петербургский филолог Елена Душечкина проделала большую и любопытную работу, проследив – на всех, кажется, уровнях, от высокой (и не очень) литературы до стереотипов массового сознания – судьбу одного из самых распространенных русских имен. Распространенного настолько, что многие и сегодня уверены: оно было всегда. В популярных изданиях с толкованиями имен так, ничтоже сумняшеся, и пишут: «Древнеславянское имя». Как же, как же.
История «Светланы» – столь же короткая, сколь интенсивная. Пожалуй, такая интенсивность, такой стремительный взлет и такая – вдруг – утрата прежнего статуса неведомы ни одному русскому имени. В этой истории отразились идеалы, ожидания, очарования и разочарования культуры последних двух столетий. Тем подробнее, что имя – придуманное. На протяжении всей своей жизни оно только и делало, что придумывалось снова и снова.
Изобрел его все-таки не Жуковский. Подбирая имя героине своей знаменитой баллады (1808–1812), он нашел его готовым у А.Х.Востокова, в «старинном романсе» «Светлана и Мстислав» 1802 года. Оно было исключительно литературным – в духе типичных псевдорусских ономастических конструктов осьмнадцатого столетия: Милослава, Милолика, Прията, Добрада┘
Но Прияты с Добрадами забылись, а Светлана пришлась как нельзя кстати. Для тогдашнего слуха имя звучало как незатертая, яркая метафора. Во второй половине века – в основном под влиянием очень популярной тогда баллады Жуковского – появляются настоящие маленькие Светланы. Правда, крестили их Фотиниями, Фаинами: от греческого «фос» – свет – или Лукерьями: от латинского lucidus – светлый.
Грянула революция, а с нею – антропонимический взрыв. Святцы в стране безбожников уже мало кого волновали, и новорожденная могла отныне стать кем угодно. При реальной опасности оказаться Коминтерной или Даздрапермой некоторым все-таки везло: среди новых имен были и вполне человеческие. Например, Светлана.
В 1920-х имя стремительно входит в моду, ощущаясь как «современное» и «интеллигентное». А уж после того, как им назвал свою дочь отец всех времен и народов, Светлан стало появляться все больше. Настолько, что связь и с Жуковским, и со Сталиным очень скоро была утрачена. Светлана 1931 года рождения признавалась автору книги: собственное имя казалось ей пришедшим «откуда-то из античности». В 1943 году попало оно и в святцы.
За свою популярность имени пришлось, однако, заплатить слишком дорого.
«Продержавшись на необычайной высоте в течение двух десятилетий» – в 1930–1940-е, – имя начинает сдавать позиции. В следующие 20 лет оно остается еще очень распространенным – правда, в основном в провинции. Потом – обрыв. Если в 1961 году в Калининграде Светлана была еще в первой десятке самых употребительных имен, то в 1994-м из новорожденных девочек так не назвали уже ни одной.
«Обилие Светлан, расширение социального, географического и национального диапазона этого имени все больше расшатывало позитивное отношение к нему в образованных слоях общества. Росло ощущение его банальности, истрепанности». Оно стало казаться «искусственным», «ненастоящим». Даже самим Светланам стало не вполне уютно с собственным именем. Многие начали изобретать себе имена поблагороднее: Лана, Вета┘
«Как это обычно происходит с модными именами, пережив успех в крупных городах, в культурных слоях общества, Светлана начинает перемещаться на географическую и культурную периферию, в менее образованные круги» – и неминуемо приобретает «простонародный привкус».
Так «имя, пришедшее в жизнь из поэзии», оказалось «непоэтичным» и даже «низким».
И это, между прочим, – обещание большого будущего. Просто должно пройти время.
Где были каких-нибудь лет 30–40 Устиньи, Глафиры, Агафьи? – не говорю уже о Евдокиях и Феклах. Дарьи – сегодня слишком даже обычные – и те были экзотикой. Мало кому в 1960–1970-х приходило в голову назвать свою девочку каким-нибудь из этих «простонародных», казалось бы, безнадежно «устаревших» имен.
Сегодня они переживают расцвет: кажутся глубокими, густыми, таинственными. А имя Светлана выцвело, кажется, совершенно. Оно снова, как и в самом своем начале, почти уже не имя – скорее знак социального и культурного статуса. Правда, невысокого и незавидного. В имени появился стойкий привкус неудачи и второсортности.
Между тем замечено: самые сильнодействующие, самые богатые ассоциациями имена поднимаются как раз из темноты забвения, с социального и культурного дна – и, будучи извлечены на свет, оказываются неожиданно диковато-яркими. Забытые, они становятся событиями – и могут насыщаться новыми ожиданиями.
Имя Светлана – больше не искусственное: у него были – и никуда уже не денутся – несколько десятилетий самой интенсивной подлинности. Такое даром не проходит.
У него есть шанс.
