Ольга Балла Похоже, потребность в том, чтобы жизнь не сводилась к осязаемому рукой и видимому глазом – одна из основных в человеке. Речь идет даже не о смыслах жизни (они-то как раз умеют целиком располагаться в пределах видимого и осязаемого, тому есть масса примеров), но об объемах ее – о ее, если угодно, количестве. Можно назвать это потребностью в «трансцендентном», «потустороннем», «сверхъестественном», «божественном» или, допустим, «духовном», но это все в конечном счете – не более чем слова. Выражая оттенки ситуации и нашего отношения к ней, они, однако, не меняют сути: чувство связи со всем, что может быть обозначено этими или какими-то другими словами, сообщает жизни человека укорененность, укрепленность в чем-то – как предполагается – надежном. В том, что – сохраняя чуткость к повседневным переменам – не подвержено притом повседневным разрушениям.
Поэтому человек, похоже, готов «накачать» религиозными или парарелигиозными смыслами все что угодно. Он – как показывает опыт – способен чуть ли не в любом природном объекте или бытовом предмете увидеть стрелку, указующую за пределы осязаемого мира.
Религии как таковые – когда они есть – поставляют человеку для таких интерпретаций смысловой материал. Когда его в силу чего-либо (например, десятилетий атеистического воспитания) не хватает, он начинает изобретаться, извлекаться из дальних закоулков исторической памяти, комбинироваться из подручного материала (так возникает поклонение Ленину, Пушкину, царю Иоанну Грозному, «энергетически насыщенным» камням, деревьям, исполняющим желания, если ленточку привязать или записочку в дупло сунуть). Но смысловой материал этого рода непременно должен присутствовать в самом составе культуры. Он расширяет горизонты. Причем, как ни странно, даже тогда, когда вроде бы отсылает в явные тупики. Хотя бы уже потому, что напоминает: к видимому и осязаемому все не сводится. Действительно ведь не сводится.
Но потребность в Ином – только одна сторона дела. Вторая – ничуть не менее неотъемлемая – состоит в том, чтобы Иное было еще и человекоразмерным. Укладывалось в ожидания, согласовалось с привычками. То есть буквально: чтобы его можно было и увидеть глазом, и пощупать руками, и понюхать, и попробовать на вкус. Чтобы его можно было переживать повседневно, как часть вполне обыденного опыта. Или даже экспериментировать с ним, как в алхимии. Во всяком случае – что-то делать. Без этого никакого настоящего контакта с божественным и духовным не получается. Без этого он – для всех, кроме особо одаренных в мистическом отношении людей, которые всегда были в меньшинстве, – не вполне убедителен.
Поэтому всякая вера обрастает бытом. Более того, на быте держится, через быт чувствуется, в быте воспроизводится. Зря, что ли, одно из самых расхожих (и, спешу заметить, совершенно справедливых!) определений религии – любой – гласит, что она-де не столько система верований, сколько «образ жизни»?
