Андрей Зайцев «Что вы делаете со мной!» Как подводили под расстрел. Документы о жизни и гибели Владимира Николаевича Кашина. – СПб.: Нестор-История, 2006, 270 с.
В коридоре раздались шаги палача. Щелкнул затвор, раздался выстрел, и оборвалась жизнь. Жизнь историка Владимира Николаевича Кашина. Трагедия случилась в Ленинграде 18 февраля 1938 года. Этому предшествовала долгая карьера научного работника, ссылка и тюрьма за революционную деятельность до 1917 года. Неудачный семинар для нескольких студентов и аспирантов, обсуждение на кафедре политических ошибок профессора. (Надо же, какой-то мягкотелый ученый посмел сказать, что «Сталин только организатор, что рабочий народ голодал, а крестьяне не все и не сразу поддерживали большевиков.) Ну а дальше все смешалось в один железный поток: доносы студентов (кажется, это называется социальная бдительность и разоблачение врагов), площадная критика со стороны товарищей из другого места, случайно забредших на огонек в институт. Допрос в 1933 году, обвинение в создании контрреволюционной организации «Путь Ленина», попытка «отравления» Сталина.
Самое жуткое впечатление вызывают не энкавэдэшники, а «обыкновенные» люди, которые своими словами потихоньку, но осознанно подводят человека под расстрел (только не рассказывайте, что аспиранты и преподаватели Ленинграда в 1937 году не понимали значения и последствий слов «троцкист», «политическая ошибка», «меньшевик», «контрреволюция»). Зачем они это делали? Спасали свои жизни или стремились сделать карьеру на костях ближнего? Теперь уж никто не знает. Интересно, что порядочные люди, которые защищали профессора Кашина, более или менее спокойно прожили остаток жизни, так что не всегда заступничество за человека обозначало неминуемый срок.
Мы не знаем, как микроиуды, которые с гневом призывали усилить бдительность и прекратить интеллигентскую нерешительность, потом спали по ночам: мучили ли их кошмары, боялись ли они осуждения товарищей. В книге об этом почти ничего не сказано. Зато видно, как мягкими мазками или мелкими стежками плетется «паутина судьбы» вокруг обреченной жертвы. Вот какой-то литературовед призывает историков беспощаднее громить внутреннего врага, который прикрывается цитатами из «великого Сталина». И слова этого «винтика» потом помогут расстрелять невинных людей.
Вот следователь спрашивает ученого, давал ли ему такой-то студент устав «Пути Ленина». Вроде невинный вопрос, Кашин отвечает, что он был не согласен с этим уставом «контрреволюционной организации», о чем сразу сказал студенту. Естественно, что этот ответ послужил потом «доказательством вины», и расстреляны были и тот студент, и тот профессор, и еще много народу.
А что же следователь? Он спокойно заполнил протокол и ушел домой. Быть может, вечером пил чай с баранками, лежал рядом с женой и мечтал, как заживут они после покупки в комнату нового зеленого абажура или ковра-гобелена. Нет, нет, товарищ из органов совсем не садист, просто работа у него такая. Он не помнит даже имени обвиняемого и обстоятельств дела. Это выяснилось уже в середине пятидесятых годов, когда начался процесс реабилитации Владимира Кашина.
Данный блок документов тоже изумляет какой-то своей мерзкой обыденностью. Это только в фильмах про чекистов следователь долго мучается, боясь осудить невиновного, бегает по притонам, отстраняет от дела не в меру ретивого помощника, а потом, рискуя жизнью, задерживает настоящего бандита («Дело Румянцева»). В реальности все выглядит так. Вызывают, допустим, следователя Петрова, который теперь заслуженный человек, почетный пенсионер или ветеран войны, и спрашивают: «Помните Кашина?» «Кто это?» – следует уныло-холодный ответ. «Заслуженному чекисту» показывают протокол, все дело, которое он своими руками писал. Никакой искры сожаления или раскаяния не мелькает в глазах. Человек просит прочитать старый свой протокол, чтобы вспомнить, о ком, собственно, идет речь. Пожимает плечами и вопросительно смотрит на нового сотрудника органов, который теперь допрашивает его.
Следует серия чисто бумажных вопросов:
– Почему вы в печатном варианте протокола не внесли то исправление, которое вас просил сделать подследственный?
– Знаете, там уже стояла подпись моего подчиненного, я думал, он прочитал и выверил, ну, виноват, ошибся.
Напомним, речь идет не о деле, в котором украли курицу, а о расстрельном приговоре для нескольких человек. Потом следователя отпускают, и он в счастливом недоумении думает, почему же его, заслуженного человека, выдернули из-за какого-то «пустяка», ну был какой-то В.Н.Кашин, а теперь его нет. Такой вот скверный анекдот получился, стоило из-за этого огород городить?
И ответить следователю Петрову, по существу, нечего – многие так делали, одни стучали, другие сажали. Надо сказать, что дело Кашина совсем не самое страшное – все-таки было несколько приличных людей в институте, где он работал, его быстро реабилитировали, почти никого из свидетелей не тронули. Но именно эта обыденность больше всего поражает. Не прав был Осип Мандельштам, написавший «Мы живем за собою не чуя страны/ Наши речи за десять шагов не слышны». Именно в том и состояла проблема, что речи были слышны, а большой брат все видел. Кажется, у Довлатова есть анекдот, как трое рабочих мыли звезды на башне Кремля и рассказывали друг другу политические анекдоты – результат печален: три доноса и три новых зэка.
Кстати, до своего расстрела и ареста Владимир Кашин исследовал отношения между крестьянами и помещиками, а также восстания против «кровавого царского режима». Думал ли тогда молодой ученый, сидевший в тюрьме за революционную деятельность, что его жизнь оборвет та самая «диктатура пролетариата», ради наступления которой он и боролся всю молодость?..
