Ольга Рычкова «Россия под надзором»: отчеты III Отделения 1827–1869: Сборник документов. – М.: Российский фонд культуры: Российский Архив, 2006, 706 с.
О роли политической полиции в жизни царской России нам известно со школы. Охранка – III Отделение и Корпус жандармов – была главным орудием расправы с отечественным свободомыслием. Это их, сатрапов самодержавия, поминал недобрым словом поэт Лермонтов в стихотворении «Прощай, немытая Россия┘»: «И вы, мундиры голубые,/ И ты, им преданный народ┘» Преданный – в смысле отданный на растерзание.
Интересно, что за благонадежностью огромной империи следили несколько десятков человек: на момент создания III Отделения в 1826 году его штат насчитывал 20 сотрудников и за время существования разросся всего до 58. Причем в их обязанности входило наблюдение не только «за мнением общим и духом народным», но и за действиями чиновников всех рангов. Плюс контроль над религиозными сектами, пенитенциарной системой, культурными, научными и просветительскими обществами; контрразведка и дела о фальшивомонетчиках и поддельных документах; сбор сведений обо всех происшествиях (грабежи, пожары, убийства и т.д.). А также разбор жалоб и прошений государю-императору: политические сыскари выступали посредниками между рядовыми гражданами и властной верхушкой. Как отмечают составители книги, кандидаты исторических наук М.В.Сидорова и Е.И.Щербакова, «для значительной части населения в условиях произвола бюрократии всех рангов, когда для рядового гражданина прибегнуть к помощи закона было практически невозможно, III Отделение действительно выглядело тем органом высочайшей опеки подданных, каким мыслил его Николай Павлович. И легенда о платке, который император вручил Бенкендорфу, чтобы утирать слезы несчастных, в качестве инструкции для высшей полиции, возникла не на пустом месте. Просьбы и жалобы по самым разным вопросам, вплоть до бытовых, сохранившиеся в архиве III Отделения, свидетельствуют о том, что многие искали защиты от несправедливости именно там». Ежегодно туда поступало более пяти тысяч жалоб и прошений – в основном ходатайства о пенсиях и пособиях, о помещении детей в казенные учебные заведения, о решении семейных споров┘ «Справедливо считалось, что просьба или жалоба, поданная в III Отделение, скорее и вернее дойдет до государя».
Разумеется, без внештатных помощников с такими объемами справиться невозможно. В то время слово «стукач» было не в ходу, помогать «охранке» не считалось позором. Кто-то, конечно, «стучал» за деньги, кто-то – за возможность продвижения по службе. Директор канцелярии III Отделения М.Я. фон Фок предпочитал последних: они надежнее, ими легче управлять. Но находились и «идейные» добровольцы. К примеру, выпускники кадетского корпуса принимали присягу: «┘ежели что вражеское и предосудительное против персоны Его Императорского Величества или Его Императорского Величества Всероссийского престола наследника, который назначен будет, или Его Величества войск, такожде Его Государства людей или интересу Государственного, что услышу или увижу, то обещаюсь об оном по лучшей моей совести и сколько мне известно будет извещать и ничего не утаить┘»
Как и другие госучреждения, III Отделение каждый год составляло отчеты о своей деятельности, которые публикуются только сейчас. Поначалу главное жандармское внимание было сосредоточено на деятельности чиновников, а забота «о сочинениях вредного содержания», «о русских периодических изданиях» и прочие ужасы цензуры начались в 1850–1860-е, когда в стране в массовом порядке появились листовки, брошюры, прокламации┘ Вот выдержка из «Нравственно-политического обозрения за 1861 год» – «О русских выходцах и о их сношениях в России и за границею»: «По наблюдению за русскими, посещавшими Герцена в июне месяце минувшего года, оказалось, что их было человек до тридцати и что они делились на таких, которые приходили к нему в определенные приемные дни преимущественно из любопытства, и на таких, которые участвуют, более или менее, в преступных его намерениях. К сей последней категории принадлежали┘ следующие приезжие лица, большей частию мелкие журнальные писатели: Альбертини, Достоевский, Мартьянов, Писемский┘»
А вот как «Обозрение расположения умов и некоторых частей государственного управления в 1837 году» осветило гибель Пушкина: «В начале сего года умер от полученной на поездке раны знаменитый наш стихотворец Пушкин. Пушкин соединял в себе два отдельные существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти. Осыпанный благодеяниями Государя он, однако же, до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных. Сообразно сим двум свойствам Пушкина образовался и круг его приверженцев: он состоял из литераторов и из всех либералов нашего общества. И те и другие приняли живейшее, самое пламенное участие в смерти Пушкина; собрание посетителей при теле было необыкновенное┘ Мудрено было решить, не относились ли все эти почести более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту. В сем недоумении, и имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, – высшее наблюдение признало своею обязанностью мерами негласными устранить все сии почести, что и было исполнено».
А вот Лермонтова в указателе имен, приведенном в конце книги, нет. Видимо, для «мундиров голубых» он оказался еще мельче Достоевского. Или благонадежнее.
