Ольга Балла Книга задумана как орудие власти над умами. Но эта палка – о двух концах.
Так, впрочем, и бывает с человеческими изобретениями. Особенно с такими, которые уж очень насыщены смыслами. Люди, имевшие хоть какое-то отношение к производству текстов, всегда это чувствовали. Поэтому любой власти так важно приручить интеллектуалов: не просто поуничтожать несогласных, а именно воспитать согласных, готовых работать на нее по велению сердца и искренне писать нужные ей книги. Кто владеет книгами – тот владеет историей. Кто бы спорил.
Однако вот беда: ни один текст сам к себе не сводится. Даже если это инструкция к пылесосу.
И тут уж всякая опора из-под ног уходит: у того, кто хотел бы закрепиться на достигнутом толковании текстов – а тем самым и в данном историческом состоянии – на веки вечные.
Поэтому когда в пору перестройки в толстых литературных журналах шли интересные вроде бы только критикам споры о том, как интерпретировать «классические» тексты и что вообще следует к ним причислять, то была на самом деле борьба за историю. За власть над ней. За право ее толковать и создавать.
Ведь существует и такая странная вещь, как свобода вчитывания. И один из самых сильных соблазнов: соблазн интерпретации. Всякое слово, уходя корнями в бесконечные смысловые массивы, так и провоцирует на множество толкований – едва ли тоже не бесконечное. На это любили обращать внимание постмодернисты (потому-то постмодернизм – пока не ушел в область заболтанных банальностей – столь многих раздражал). Но ведь так было задолго до того, как выдумали слово «постмодерн».
Поэта – далеко заводит речь. Читателя она заводит еще дальше.
Таким соблазнам при всем их коварстве правильнее всего поддаваться.
Всякий текст – если всмотреться – дает возможность произвола. Но, значит, и кое-чего более достойного, более дисциплинированного и осмысленного: свободы.
Как стало легко добывать тексты, скачивая их из сети, пересылая друг другу по почте, и делать их фактом собственного читательского опыта – который может теперь разрастаться во все стороны!
Развращает, скажете? Ведет к утрате формы, дисциплины, которые так замечательно воспитывались текстами, намертво фиксированными на бумаге? Делает человека поверхностным? Что ж, возможно.
Но ведь верно и обратное. Именно это – как ничто другое – способно воспитать в человеке дисциплину и самоконтроль. Ведь отныне именно он, читатель, становится центром организации всех читаемых текстов. Узлом всех смыслов.
Впрочем┘ разве в эпоху пергаментных свитков было иначе?
