Буковки на бумаге и без

Роже Шартье. Письменная культура и общество / Пер. с фр. Ирины Стаф. – М.: Новое издательство, 2006, 272 с.

Один из крупнейших историков Франции рассматривает эволюцию европейской письменной культуры от Средних веков до той странной, созданной цифровыми технологиями ситуации, которая многих заставляет думать, будто чтению, в его привычном для многих поколений смысле, приходит конец.

Вместе с чтением пропадает, оказывается, столько всего, что впору за голову хвататься. Исчезают «автор», «произведение», «библиотека»┘ О «книге» и говорить нечего. Какая книга, если теперь вместо нее – буковки на экране?

Но так ли это?

Шартье признает: да, власть цифровых технологий сегодня едва ли не тотальна. Однако это менее всего катастрофа. В числе прочего это – повод по-новому увидеть книгу: не просто как носитель информации (теперь она слишком со многим разделяет эту функцию), но как предмет с неповторимыми свойствами.

Книга уже своим обликом воспитывает читателя: не только ум – всего в целости. У читателя пергаментных свитков совсем другие жесты и душевные ритмы, чем у того, кто привык к бумажным страницам. Так, чтение свитков в Греции и Риме было непрерывным, требовало «участия обеих рук читателя и позволяло ему одновременно диктовать, но отнюдь не писать». А возникновение кодексов вызвало к жизни новые – «невозможные прежде»! – жесты: стало возможным «листать книгу, легко находить и цитировать какой-либо отрывок с помощью указателей», наконец, «отрываться от чтения, сравнивая различные фрагменты».

Возросла степень читательской свободы и цельности восприятия: с появлением кодексов разные произведения стали частенько соседствовать под одной обложкой – находи, читатель, связи, даже если их нет!..

С появлением электронных книг свобода и цельность получили шанс (заметим: только шанс, которым еще надо уметь воспользоваться!) вырасти еще больше.

История письменной культуры неотделима, по Шартье, от истории способов восприятия – то, что он пишет, хочется назвать антропологией чтения. А эта воображаемая дисциплина представляется мне частью еще более важной: антропологии свободы.

При всех переменах кое-что остается неизменным на протяжении всей истории книги – чем бы она ни оказывалась.

Книга – орган универсальности, щупальце, которым человек чувствует связи между разными областями мира. Любая: бумажная, цифровая, какая-то еще, которую пока не изобрели (скажем, такая, содержание которой будет передаваться прямо в мозг читателя, минуя всякие носители вообще). Даже с исчезновением таких хорошо обжитых нами явлений, как «автор», «произведение», «библиотека», – это точно никуда не денется.

А может, и усилится. Тем более что именно теперь, в электронную эру, «извечная мечта об универсальной библиотеке» «как никогда близка к осуществлению».