Ольга Балла Патрик Барбье. История кастратов / Пер. с фр. Елены Рабинович. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2006, 304 с.
Необъяснимое пристрастие европейцев к особенным голосам – не мужским и не женским, а, как тогда всерьез говорили, ангельским – продержалось два века: XVII и XVIII. Стремительно вспыхнув, это пристрастие, неотъемлемое от эстетики барокко, начало угасать, едва барокко стало вытесняться романтическими умонастроениями. Сойдя с исторической сцены, барокко увело за собой целый тип людей – певцов-евнухов. Они специально создавались, чтобы петь на барочной сцене ни на что не похожими, сегодня уже не представимыми голосами.
В истории кастратов вообще много непонятного. Даже для Патрика Барбье – профессора Западно-Католического университета в Анжере, который (похоже, впервые) написал очерк их истории.
Здесь обо всем: об их происхождении, правилах обучения, особенностях развития, эмоциональной и физиологической жизни (некоторые сохраняли способность жить с женщинами и даже составляли конкуренцию нормальным мужчинам), о головокружительных карьерах тех немногих, кому повезло (были и те, кому злосчастная операция не давала, как надеялись, волшебного голоса), об их судьбе в старости. Барочная эстетика властвовала во всех европейских странах, но кастраты были феноменом узконациональным: их вербовали и обучали только в Италии, потом они разъезжались оттуда по театрам Европы. В других странах не было соответствующих традиций, а потому и учебных заведений, где кастрированных мальчиков учили бы пению. Но слушать такое пение хотелось почему-то всем – и итальянцы поставили производство. «Кастраты были такой же статьей┘ экспорта, как и скрипки Страдивари».
Сейчас трудно понять реакцию слушателей, доходивших до исступления. Но прежде всего непонятна позиция Церкви. Это она – с самого начала, на основании сказанного в Писании, осуждавшая скопчество – соединила кастратов и музыку.
Примерно с конца XI века испанские католики начали привлекать их к литургии. Но настоящий переворот произошел в конце XVI века, когда кастраты запели в Риме – центре и музыкального, и религиозного мира. Публика пришла в экстаз: в двери соборов, где пели первые «священные чудовища», ломились толпы. Участь диковинных певцов была решена.
Вскоре врачам разрешили свободно практиковать кастрацию. Дальше – больше: в Неаполитанском королевстве ответом на ажиотажный спрос стало «дозволение всякому поселянину, имеющему не менее четырех сыновей, кастрировать одного из них ради Церкви». В этом видели верный способ избавить мальчика от нищеты.
Лишь Наполеон, сам очень любивший такое пение, сделал первые решительные шаги к тому, чтобы искоренить «постыдный и чудовищный» обычай кастрации в Европе. Кастратам стали запрещать появляться на сцене. Но многие меломаны, пишет Барбье, не мыслили себя без любимых исполнителей и требовали возобновить запрещенную практику. «Рассказывают, что в конце XVIII века итальянские театры оглашались криками: «Да здравствует нож! Слава доброму ножу!»
О тех голосах не дает представления и пение успевших дожить до эры звукозаписи: уровень был уже не тот. Сама культура, отвернувшаяся от кастратов, не поддерживала этого уровня. В 1870 году Церковь категорически запретила злосчастную операцию. Последние кастраты доживали свой век в безвестности вплоть до начала ХХ столетия.
После церковного запрета на производство кастратов их стали с редкостным единодушием проклинать. Барокко видело в них «воплощение чистоты и невинности». Теперь прежние кумиры обвинялись «во всех мыслимых уродствах и пороках»: в патологическом страхе смерти, в ненависти ко всему роду человеческому, в деспотичности нрава и даже в том, что «кожа у них шершавая и зловонная».
Жестокая все-таки вещь эта ваша культура. Природа, и та милосерднее.
