Ольга Балла Наталья Лебина. Энциклопедия банальностей. Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2006, 444 с.
Оказывается, «комплексного представления о быте советской эпохи» – всей, в целом – у нас сегодня нет. Не дают его ни исторические энциклопедии, ни словари последних лет. Историков же, пишущих о советском прошлом, есть все основания упрекнуть аж в «намеренном игнорировании» его бытовых контекстов.
Так по крайней мере утверждает историк Наталья Лебина, профессор Санкт-Петербургского государственного университета экономики и финансов. Известная своими работами о советском прошлом («Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920–1930-е годы», «Проституция в Петербурге (40-е гг. XIX в – 40-е гг. ХХ в.)» в соавторстве с М. Шкаровским и др.), исследовательница предлагает собственный подход к бытовой истории той эпохи. Лебина берется описать ее через то, что полемически называет «банальностями»: предметы, условности, практики, которые, будучи привычными до незаметности, не удостаиваются критического анализа. Свою задачу она видит в том, чтобы ответить «на вопрос о времени появления того или иного советизма» и выявить «его историко-антропологический и социальный смысл».
Она располагает в алфавитном порядке (потому и – энциклопедия) концепты, характерные для разных этапов советской эпохи, и говорит о специфически-советских смыслах каждого. Из культурного небытия извлекается «джаз на костях» конца 40-х – начала 50-х гг. (грамзаписи на рентгеновских снимках), «комната в чемодане» конца 20-х (проект предельно антимещанской обстановки: складная матерчатая мебель и два чемодана, в которые она вся укладывалась), и прочая экзотика. На равных правах с вещами Лебина включает сюда и некоторые идеологемы: «давидсоновщина» (кто-нибудь сейчас вспомнит, что это такое?), «есенинщина», «вещизм» – представляя идеи столь же неотъемлемой частью повседневности, что и предметы.
Все бы ничего: и неизбежная неполнота такого набора (в конце концов «повседневность» – вещь настолько подробная и всеобъемлющая, что, как ни возьмись о ней говорить, непременно что-нибудь упустишь); и то, что неотделимость любой повседневности и от идеологии и тем самым от Большой истории – не открытие по меньшей мере со времен Школы «Анналов», а российские историки занимаются ею уже как минимум десятилетия полтора, так что видеть себя в роли первооткрывателя и первопроблематизатора (даже в отношении повседневности советской) немного поздновато. Все это, повторяю, можно было бы принять без особых возражений, не будь книга такой предвзятой до идеологичности, в засильи которой на этих же страницах упрекается советская жизнь.
Мысль за всем сказанным стоит одна, увы, слишком нехитрая: фатальное неудобство – до невыносимости – советского быта, укорененное в конце концов в неправильном устройстве советской жизни. Для книги, претендующей на то, чтобы быть серьезным исследованием (а такая претензия в предисловии заявлена), – согласитесь, маловато.
Лебина и пишет как публицист: оценочно. Кроме того, пишет она – как для иностранцев. С одной стороны, разъясняя вроде бы еще очевидное (например, что такое коммуналка или пионерский галстук), с другой – упрощая вплоть до огрублений, даже искажений. Спору нет, ликбез по советской цивилизации сейчас уже вполне необходим: все мы чем дальше, тем больше – иностранцы в этом ушедшем мире. Но надо иметь в виду совсем уж несведущую аудиторию, чтобы сообщать ей, будто, не имея знакомого мясника, человек в принципе лишался возможности в праздники сварить студень (без указания, заметим, временных и пространственных координат этого обстоятельства).
Тут вообще многовато от авторских пристрастий. Похоже, объем внимания, достающийся каждому из попавших в энциклопедию явлений, определяется не столько значимостью этого явления в соответствующее время, сколько интересом к нему автора-составителя. И то сказать: «Проституции» отведено четыре страницы, «Мещанству» – три, а такому пустяку, как «Метро», – аж целый абзац. Об «Остроносых ботинках» – и то длиннее.
Материал очень интересный. Намечены точки возможного движения мысли. Вскользь затронута способность вещи быть маркером ценностной позиции (так женский берет перед войной «примирил антагонизм шляпы, считавшейся в 20-е годы признаком буржуазности, и красной косынки – символа «пролетарской сознательности»); получать в разных контекстах разные смыслы: так «гангстерский стиль» в мужской моде, актуальный на Западе в конце 1930-х – начале 1940-х, переживался у нас как остромодный в 1950-е, так в 1920-е стиль «гарсон», демократичный на Западе, у нас, напротив, ассоциировался с «нэпманским шиком», а кожанка, «модный и престижный вид одежды» в годы Гражданской войны, к концу десятилетия превратилась в свою противоположность – символ неустроенности и отверженности.
Это – скорее проект энциклопедии: Большой Энциклопедии советской цивилизации. Она непременно будет однажды написана – а может, уже и пишется, ведь традиции описания и анализа советской повседневности нарабатываются далеко не первый год. И тогда книга Лебиной займет свое достойное место в числе ее источников.
