Ольга Балла Камилла Палья. Личины сексуальности / Пер. с англ. под ред. С.Никитина. – Екатеринбург: У-Фактория; Изд-во Уральского университета, 2006, 880 с. (Академический бестселлер).
Может быть, конечно, и бестселлер. Но насчет академизма – сильно преувеличено. Большой объем ссылок на использованную литературу еще не делает книгу академичной, как и ученый стиль (слава богу, им Палья не злоупотребляет – текст афористичный, образный, изобилующий оборотами типа «я докажу», «я утверждаю» и отсылками к личным впечатлениям и семейным обыкновениям).
«Академичным» любой текст делает одно: стремление к объективности и избегание (не важно, насколько успешное – было бы желание) всего, что ей препятствует. И вот здесь-то мы не найдем ни того, ни другого.
Камилла Палья (р. 1947), американка итальянского происхождения, известный критик и автор статей о современной культуре, заявляет о задачах почти шпенглеровского масштаба: выявить «преемственность западной культуры», чье единство «после Первой мировой войны» представляется ей сомнительным. Это единство она видит в отношениях с Природой и с главным ее представителем в человеческой жизни – сексом.
«Я считаю, – пишет она, – секс и природу грубыми языческими силами». Но не стоит думать, будто, говоря о «язычестве», Палья представляет христианскую точку зрения. Это скорее христианство «формальное», христианство без христианства, без каких бы то ни было отсылок к трансцендентному вообще. Спор тут вполне языческий: Космоса с Хаосом, Порядка с Бездной. Культура – любая – Космос, спасение, защита. Природа – страшный, разрушительный Хаос.
Культура, утверждает Палья, затем и существует, чтобы оберегать человека от гибельного хаоса природы. Любые попытки довериться природе, искать в ней гармонию и истину – «свойственные всем либеральным движениям двух последних столетий», начиная с Руссо, – по определению не могут привести ни к чему хорошему. От Руссо до де Сада – один шаг.
На концептуальном уровне нового тут немного: неминуемый Фрейд, столь же неизбежный Фуко, Ницше, у которого в качестве базовых категорий заимствованы «аполлоническое» и «дионисийское»; тот же Шпенглер («Имя и личность – часть западного стремления к форме»)┘ Главное тут – не в мыслях, а в настроении.
Палья выясняет отношения со многими вещами, значимыми для нее лично. Понятно, что при этом невозможно – и не нужно! – избегать пристрастности, а значит, огрублений, преувеличений, редукций┘ Главным образом это – освобождение от очарований и иллюзий собственной молодости, пришедшейся у нее на 60–70-е; полемика с поколением «шестидесятников», создавшим современный феминизм и величайшей ценностью почитавшим «свободу». Сексуальную – может быть, прежде всего: она виделась верным путем ко всем прочим свободам, к человеческой «подлинности» (априори, значит, доброй, как обещал нам Жан-Жак Руссо), к достоинству, к справедливости... Пожалуй, это и – не такая уж завуалированная – полемика с собственными страхами. «Дионисийское – это не шутка. Это хтонические реалии, от которых бежит Аполлон, это слепая и сокрушительная подземная сила, долгое, медленное засасывание, мрак и топь».
