Дьявол удаляет мозоли

Робер Мюшембле. Очерки по истории дьявола: XII–XX вв. / Пер. с фр. Е.Морозовой. – М.: НЛО, 2005, 584 с., ил.

«Как-то ночью, незадолго до того, как надобно идти на утреннюю молитву, возникло в изножье моей кровати страшное существо, вид которого был ужасен, и было оно, насколько я мог судить, среднего роста, изможденное, тонкошеее, с черными глазами; лоб весь изборожден морщинами и нахмурен, с большими отвислыми губами, острым, выдающимся вперед подбородком, остроконечной бородкой, с ушами, которые заросли шерстью┘»Так средневековый монах Рауль Глабер описывал свою первую встречу с тем, без кого на протяжении столетий не мыслил себя христианский мир.

В условиях, когда человек Запада перестал принимать всерьез и Бога, и дьявола, этот последний нашел себе много новых интересных функций, а значит – поводов задержаться в воображении европейцев надолго. Почему бы и не навсегда?

По крайней мере так полагает французский историк Робер Мюшембле, посвятивший свое исследование эволюции отношений западных христиан с нечистым – от Средневековья до наших дней. Без этих отношений не понять истории Запада: нечистый «стал полноправным участником эволюции, ведущей к установлению на земном шаре господства человека с его специфическим образом жизни, с присущей ему способностью обустраивать свою жизнь, порождать надежду и изобретать иные миры». Без него мы не стали бы самими собой. Но стоит ли радоваться тому, чем мы стали?

Почему Мюшембле начинает со Средневековья? Потому, что ранних христиан сатана не слишком волновал. Недаром в катакомбном искусстве не было его изображений. Лишь на заре Средневековья он стал оформляться в самостоятельную силу.

Он и облик-то свой – настолько классический, что кажется изначальным: рога, копыта, хвост, шерсть┘ – приобрел только в Средние века. Тогдашнее воображение, страстное, избыточное, чувственное, – снабдившее сатану всеми известными сегодня подробностями, переживало его с подлинным ужасом. Таким, какого европейцы в своей массе не знали ни до Средневековья, ни после него. Дьявол всерьез означал гибель, и с ним было необходимо бороться.

Мюшембле пишет историю вырождения чувства дьявола. Историю забвения его изначальных христианских смыслов, постепенной их подмены совсем другими.

История сатаны на Западе, по Мюшембле, была «историей неуклонного расширения его влияния на общество». А ведь, казалось бы, начиная с романтизма его влияние только и делало, что убывало. Оно начало убывать, когда романтики принялись всячески идеализировать дьявола. Его, чье имя значит «противоречащий», наделили чертами благородного бунтаря, борца за независимость, личное достоинство, новизну и прочие хорошие вещи. И тем самым снискали ему необыкновенную популярность у читающей публики. Европейские индивидуалисты начали потихоньку чувствовать свое родство с нечистым. Как же: у них с сатаной обнаруживались общие ценности!

«Демоническое» и «сатанинское» входит в моду. Одна романтически настроенная француженка 1830-х восхищалась своим возлюбленным: «У него глаза Сатаны! Обожаю Сатану!» К середине XIX века и Бог, и Его противник превращаются уже в расхожие литературные штампы.

Каких-нибудь полвека спустя властитель западных дум Зигмунд Фрейд совершил в сознании своих современников переворот, важность которого, может быть, еще предстоит оценить: он поместил «дьявольское» – злое, разрушительное – начало внутрь самого человека, как неотъемлемую его часть.

Окончательно добила грозного сатану новейшая религия постхристианского общества: то, что Мюшембле называет «религией счастья». Система представлений – прямое следствие новоевропейского индивидуализма! – согласно которым «каждый имеет право на исключительно высококачественное счастье». А оно, в свою очередь, достигается потреблением качественных товаров. Это все то же – романтическое – стремление к самоутверждению и освобождению (от всего, что этому самоутверждению мешает). Только напрочь освобожденное от высоких смыслов.

«Сатана, по-тихому сменив бунтарский боливар на респектабельный буржуазный галстук, покинул неспокойный универсум художников и интеллектуалов и стал столпом рекламы». Та вовсю эксплуатирует его образ «для напоминания о самых приятных радостях жизни».

Еще в конце XIX века на нидерландском рекламном плакате «демон в нимбе из курительных трубок» заявлял, что табак – неизъяснимое наслаждение. На французских афишах 1930-х Мефистофель приглашал в театры и концертные залы. В рекламе эликсира Годино дьявол поил Фауста этим чудесным зельем, продлевая ему жизнь. На коробочке с пластырем красовалась надпись: «Дьявол удаляет мозоли. Совершенно безопасно». Уже в наши дни на этикетке бельгийского пива «Запретный плод» он предлагает Адаму с Евой не мерзость какую-нибудь, а напротив того – по бокалу несравненного напитка.

Какие страхи? О чем вы?

Пока бывшие христиане предаются таким забавам, в благополучных странах: в Соединенных Штатах, в Англии┘ – множатся сатанинские секты. Но скорее всего и они принимают за самого Нечистого ту оболочку, которую он давно уже оставил. Дьявол возвращается именно тогда, когда – и именно потому, что – его перестали принимать всерьез. Он возвращается в новых обликах.

Кстати, Бодлер, которого Мюшембле на протяжении книги не раз цитирует, когда еще говорил: величайшая хитрость дьявола – убедить нас в том, что его не существует.