Советские скифы зажигают

Владимир Белоус. ВОЛЬФИЛА (Петроградская Вольная Философская Ассоциация) 1919–1924. Книга вторая. – М.: Модест Колеров и «Три квадрата», 2005, 800 с.

В страшное, все мыслимые устои рушащее время собираться просто необходимо. А уж если собираешься не просто так, а по делу, да не какому-нибудь, а философскому, да еще и вольному (это в годы повального террора!), то честь тебе и хвала. Отчасти похоже все это на подвиг, хоть позднее и переехала Философская Ассоциация в Берлин, и, просуществовав совсем недолго, распалась┘ Прекрасное не вечно, тут ничего не попишешь. Вернее же, все-таки попишешь, если есть любовь и память: отсюда и книга вторая Владимира Белоуса, подробнейшим образом рассказывающая о зыбком и героическом существовании сначала Петроградской, затем Московской, а затем уже Берлинской философской вольницы.

Иванов-Разумник, Андрей Белый, Бердяев┘ Удивительным образом в искрящееся и топкое время двадцатых мысль не могла остановиться – какие только безумные цветы не раскрывались посреди, казалось бы, обескровленной страны!.. Особенно в Петербурге, освободившемся от ленинского правительства. В Москве дело обстояло куда хуже. Штейнберг, один из членов Петроградской Ассоциации, писал так: «┘Москва в короткий трехлетний срок переняла неблагоприятные для своего свободного развития черты петербургской чиновничьей атмосферы и стала оплотом бюрократизма┘»

Ах, если бы только «чиновничьей»! На беду, перебравшееся подальше от немцев правительство заселяло вышеозначенную атмосферу призраками, страхом и ложью. Мир выворачивался наизнанку. Белый, вторя Штейнбергу, жалуется в письме к Разумнику: «Москва – душна, полна народу, грязи, пыли, мостовая расковырена, а люди расхлябаны, студии культурных учреждений пустуют┘ Всюду – Луначарский┘»

Все усилия организовать духовное пространство тщетны. Оно определенно смущается, встает на дыбы, расслаивается на глазах. В поисках «более демократических форм духовного общения» из Ассоциации уходят И.Штейнберг, Ф.Степун, А.Шрейдер. Поэтесса Любовь Столица (про которую Бунин с легкой насмешкой не ленился повторять: «А Столица та была недалеко от села»┘) замечала скорбно: «Дух Вольфилы – не московский. Он сухой и пламенный, он – народнический, а не народный. Москва – проще и подлиннее. Москва шире и домашнее в плохом и хорошем смысле. Она держится на живых людях, а не на идее».

Как известно, именно пресловутые «живые люди» все норовят расползтись, каждый своим путем-дорогою. Никакая сухая идея так раздробиться не может, на то она и «сухая и пламенная». Поговорили о Достоевском, о пафосе, о религии и смерти Блока, поговорили и отправились восвояси. Теперь вольным мыслям самое место оказалось в Берлине.

Устройство книги позволяет яснее представить и сухие идеи, и живых людей, благо делится она на две части: на «хронику» и «портреты». Поначалу – долгое философское путешествие из Петрограда в Берлин. Хроника исхода. Затем – лица. Андрей Белый, Иванов-Разумник, А.Штейнберг, Я.Гордин┘

Вообще же философской мысли, как водится, большей частью не везет или везет все меньше. И когда руководитель берлинского издательства «Скифы» Лундберг, советский чиновник из большевистских кругов, решает издать брошюру Льва Шестова, критикующую этот самый большевизм «с библейской точки зрения», добрая весть с удовольствием подхватывается свободолюбивыми эмигрантами, членами новой Ассоциации. Все дальнейшее развитие событий на символическом уровне уравнивает в правах Джордано Бруно и русского мыслителя Шестова, потому что Лундберг книгу сжигает, так сказать, устраивает ей с перепугу аутодафе.

Разгорается скандал – не хуже вышеупомянутого костра из книг. Издатель оправдывается: «Со Львом Шестовым меня связывает восемнадцатилетняя дружба. Больше, чем дружба┘ Но когда пришли первые корректуры – я был вне себя┘ Все издание книги Льва Шестова «Что такое большевизм?» было по моему распоряжению уничтожено. Не «тридцать тысяч экземпляров», как утверждает «Руль», – а пятнадцать тысяч┘» Издатель скорбит о том, что ему пришлось совершить над собой насилие и сжечь злополучную брошюру. Боль утраты переполняет его┘

Но от молвы не убежишь: к страдальцу тут же приклеивается заслуженное прозвище Скиф. Современник пишет: «Трудно увернуться от общения с г.г. Лундбергами. Они всюду┘ Ибо большевизм – это государство, мощь, сила, казна, а мы – мы, эмигранты, изгои, не имеющие где голову преклонить. Они стоят у врат царства, через которое нас вышибли дьяволы, утвердившиеся в этом царстве. У них мы должны просить пропускной билет, чтобы войти в дом свой, и им мы должны предъявлять свидетельство о нашей благонадежности».

А ведь именно Евгений Лундберг заложил первый камень в фундамент новой Вольфилы, уже берлинской, и издательство было важной вехой на пути к расцвету истинно свободной мысли (которой не обязательно должен нравиться большевистский режим). Пылающий скандал с книгой Шестова раз и навсегда пресек нежные возможности вольнодумия.

Ремизов, один из официальных соучредителей заграничной Вольфилы, напоследок припечатал пробольшевистского издателя в таком пародийном извещении: «Предполагаются к изданию грузинские сказки А.М. Ремизова на грузинских и армянских языках. Рукопись тащтельно скрывается от Е.Г. Лундберга. Ввиду его близости к этому издательству, опасаются, как бы в припадке любви и боли Е.Г. Лундберг эту рукопись не сжег».

В 1922 г. от Вольной Философской Ассоциации в Берлине осталось одно воспоминание.

Его-то и воскрешает автор этой книги, и воскрешает умело: «живые люди» и «сухие идеи» предстают перед нами во всей своей красе, во всей жизненности.

Видно, не напрасно собирались.