Ольга Балла Нэнси Рис. "Русские разговоры": Культура и речевая повседневность эпохи перестройки. - М.: Новое литературное обозрение, 2005, 368 с.
В самом конце 1980-х Нэнси Рис, антрополог из университета Колгейта (США), приехала в угасавший Союз изучать "образы холодной войны" в сознании наших соотечественников. Ей посчастливилось опоздать. Она угодила как раз в разгар конца перестройки и крушения связанных с нею надежд. И оказалось, что есть предмет исследования куда интереснее и актуальнее, чем холодная война, которая к тому времени перестала занимать уже всех ее инициаторов. Русские кухни гудели от разговоров о происходящем. Эти разговоры еще никому на свете не приходило в голову воспринимать, а тем паче собирать как материал для антропологических исследований. Рис оказалась первой. Похоже, до сих пор и единственной.
Материалом стали разговоры российских жителей не столько друг с другом, сколько с автором - иностранной исследовательницей. Принципиальная разница. Это вовсе не речевой сор, не оговорки и проговорки, не красноречивые случайности. Есть, конечно, и такое: подслушанное в очередях, в автобусах, выхваченное из звукового потока на улице┘ Но главным образом это - вполне сознательно выстроенный дискурс. Даже, пожалуй, несколько напоказ.
Русские разговоры предстали перед исследовательским взором Рис как цельное мифоподобное образование. Вооружившись теоретическим инструментарием, взятым прежде всего у Проппа с его морфологией волшебной сказки и Бахтина с его теорией речевых жанров, Рис выделяет в них устойчивые темы, приемы собирания и обработки материала, правила связывания смыслов. Объект своего исследования она конструирует весьма направленно: "дискурсивное искусство страдания". Именно оно взято ею как чуть ли не единственный способ русского реагирования на жизнь. Остальное - то ли отсекается, то ли не замечается.
"Речевых жанров" в разговорах эпохи перестройки обнаруживается весьма немного. Основные - "литании" и "ламентации". Этими заимствованными из католического религиозного лексикона терминами маркируются характерные русские способы жаловаться на жизнь, имеющие - при всей своей вроде бы искренности - совершенно ритуальный характер. Недаром, где бы они ни звучали: в устах ученого или продавщицы, в дружеской болтовне или на политическом митинге, - структура их, даже интонационная, неизменно одна и та же. Это - "речевые периоды, в которых говорящий излагает свои жалобы, обиды, тревоги по поводу разного рода неприятностей, трудностей, несчастий, болезней, утрат, а в конце произносит какую-нибудь обобщенно-фаталистическую фразу или горестный риторический вопрос (например, "Ну почему у нас все так плохо?")". За этим, как правило, следует "тяжкий вздох, выражающий разочарование и покорность судьбе".
Все это, утверждает Рис, потому, что таково типичное русское отношение к жизни. Такие у этих странных русских "семиотические коды и оценочные векторы". Нормальному человеку и в голову не придет говорить о повседневности в таких терминах. Одно слово - антрополог.
Реальность здесь в каком-то смысле ни при чем: это ее люди так "обрабатывают". Фиксированность русских на страдании (культурно мотивированная - в ней исследовательнице слышатся "отзвуки православия") лишает их, полагает Рис, способности справляться с трудностями. Ее американские попытки заикнуться о том, как конструктивно решить проблему, неизменно встречали непонимание: не вписывались в каноны жанра. Привыкшие жаловаться заранее обессиливают себя перед трудностями, заранее ставят себя в позицию жертвы - так они приводят себя в соответствие со своими ценностями, в которых люди могут даже не отдавать себе отчета. Оправдывают себя, иными словами.
Наряду с "проблемной материальной экономикой" в России, считает Рис, существует "экономика символическая", "средство обмена" в которой - страдание. Терпя поражение, страдая и жалуясь, русские рубежа 1980-1990-х (сейчас в России другие приемы психологического давления на ближнего) приобретают моральный капитал, который важнее всех других приобретений. "Я не замечала, чтобы в повседневной жизни русские специально усугубляли свои трудности и отказывались от удобств - напротив, они откровенно стремились улучшить свое материальное положение. Но делали они это под сенью известного набора дискурсов, согласно которым материальное богатство означает духовную нищету, а материальная нищета указывает на духовное богатство. Поэтому они всегда могли выставить свои скромные условия существования признаком морального превосходства".
Нэнси Рис очень сочувствует своим респондентам. Она не раз пишет о том, как близка и дорога ей стала Россия. И все же русские страдания катастрофического времени описаны ею фактически как разновидность самообмана. А ведь, если вдуматься, так оно и есть.
