Андрей Кротков В июне 1865 года в Санкт-Петербурге, неподалеку от Сенной площади, студент Родион Романович Р. убил топором и ограбил престарелую ростовщицу, после чего с места преступления скрылся. Однако дознавательные действия, предпринятые приставом следственной части Порфирием Петровичем С., вынудили убийцу явиться с повинной┘
Все было именно так - если бы вообще было. Проницательный читатель сразу догадался: главный фабульный ход романа Достоевского "Преступление и наказание" пересказан как реальное происшествие.
Почему происшедшее 140 лет назад вымышленное убийство и по сей день живо обсуждается как великая криминальная тайна, нераскрытый "висяк" или "глухарь" - в современной ментовской терминологии? Подумаешь, грохнули старую пиявку-процентщицу┘
Причина проста: в сюжетах классической русской литературы убийств и убийц до удивительного мало. Не то что, скажем, в английской.
Откроешь сборник английских народных сказок - и начинается, аж волосы дыбом: сплошные великаны-людоеды, Рыжий Эттин Сдери Кожу, кровавый сэр Гай Кроули и десять зарезанных им жен. Десять раз подумаешь, давать ли эти сказки детям.
Открываешь шекспировского "Гамлета": Клавдий отравил родного брата, Гамлет пырнул ножом спрятавшегося за портьерой Полония, Офелия сошла с ума и утопилась (доведение до самоубийства), королева Гертруда отравилась предназначенным не ей ядом, Гамлет погиб от отравленной шпаги, успев проткнуть ею отчима┘ "Ромео и Джульетта": Тибальт убил Меркуцио, Ромео убил Тибальта, Ромео отравился над гробом мнимоумершей Джульетты, а она, воскреснув, закололась его кинжалом. "Король Лир": сначала вроде ничего, потом - герцог Корнуолл вырывает глаза Глостеру, но ранен своим слугой и умирает от раны; предатель Эдмунд велит повесить Лира и Корделию, сам погибает от руки брата-мстителя Эдгара; Эдгар перед этим успевает прикончить Освальда (слугу Корнуолла); дочери Лира, Регана и Гонерилья, уничтожают друг друга; умирает Глостер (отец Эдгара и Эдмунда); умирает король Лир, его старый слуга Кент тоже не намерен оставаться в живых ("Не смею, герцог, сборами тянуть./ Меня король зовет. Мне надо в путь")┘ Уф! А из того, что нам поближе, назовем почти что нашу современницу Агату Кристи и ее роман "Десять негритят". Подсчитайте, сколько там трупов образуется на ограниченном пространстве за очень короткое время.
У нас - не то.
Германн ("Пиковая дама") не хотел убивать графиню - только пугнул старушку пистолетом, она и отдала Богу душу со страха. Владимир Дубровский не стал убивать князя Верейского, хотя князь успел в Дубровского выстрелить и даже попал. Сильвио тоже отказался пальнуть в графа, своего оскорбителя: "Предаю тебя твоей совести". Онегин убил Ленского на дуэли - случай, как говорится, особый. У Печорина с Грушницким дуэль могла бы кончиться миром, да черт потянул Грушницкого за язык: "Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла". Что оставалось делать после такой угрозы?
Петенька Ростов погиб в бою, Дмитрий Рудин - на парижских баррикадах, Дмитрий Инсаров умер от болезни, Евгений Васильич Базаров - от профессиональной неосторожности, Анна Аркадьевна Каренина покончила с собой. У следственных органов никаких претензий нет и быть не может.
Злоумышленных наших литературных убивцев - кот наплакал. Про Раскольникова мы уже упоминали. Парфен Рогожин укокошил Настасью Филипповну. Смердяков тюкнул Федора Палыча Карамазова медным пестиком по темечку. Петр Верховенский застрелил Шатова, ревнивец Карандышев - Ларису. Бедолагу и страстотерпца Ивана Северьяныча Флягина (героя лесковского "Очарованного странника") и убийцей-то считать нельзя: татарина Савакирея он засек насмерть нагайкой в честном поединке, цыганку Грушеньку спихнул с крутояра в речку по ее собственной просьбе.
Негусто. Не любят герои русской классической литературы убивать друг друга, и все тут. При том, что их создателей, великих русских писателей, в искажении жизненной правды обвинить никак нельзя. Криминальную ситуацию своего времени они знали хорошо и нисколько ее не идеализировали. Видимо, просто не считали нужным творчески конкурировать с импортной (преимущественно французской) кроваво-криминальной прозой, со всеми этими Монтепенами, Террайлями и Габорио, продукция которых в Россию с 1860-х годов стала поступать в избытке. И которую, скажем прямо, в наши дни читать можно только по приговору народного суда: сей скоропортящийся товарец давным-давно сопрел и расползся.
Отечественная скорописная литература массового пошиба в полной мере развилась и заняла приличный сегмент книжного рынка только на рубеже 1870-1880-х годов, когда русские строчкогоны наконец переняли западный опыт. Да и тогда значительную часть ассортимента составляла откровенная халтура, лубочная писанина на потребу полуграмотным читателям, так и не восхотевшим нести с базара Белинского и Гоголя. Названный период вообще был первым приступом "омассовления" нашей национальной культуры. Именно тогда родился и в почти не изменившемся виде дожил до нас политический анекдот, именно тогда явилась на свет и сразу получила массовое распространение частушка (особенно "озорная", т.е. похабная), именно тогда место состряпанных еще в 1820-1840-х годах "Прекрасной магометанки" и "Францыля Венециана" заняли повести о похождениях Ваньки Каина и "разбойника Чуркина", а криминальная хроника начала распространяться не слухами, но колонками в ежедневных газетах. Масла в огонь подлила реформа судебной системы, введение суда присяжных с публичными слушаниями дел и прениями сторон - смертоубийственная тематика перестала копошиться где-то в темных низах народной жизни, стала предметом нетерпеливого любопытства и общественных обсуждений.
А в литературе советской бескровно-безубийственная традиция странным образом возродилась. Почему?
Было бы верхом наивности утверждать, что норма убиений и кровопролития для высоких и низких жанров задавалась сверху и тщательно отслеживалась цензурой. Все гораздо сложнее и гораздо смешнее. Советская эпоха, начавшаяся с огульного отрицания проклятого прошлого, в котором якобы не было ни одного светлого пятна, невольно была вынуждена заявить в качестве собственного морального императива пуританизм - неизбежно ханжеский, показной, обязательный не для всех. Одним из его проявлений и стали гонения на криминальную тематику в литературе, гневные филиппики в адрес такого "буржуазного" жанра, как детективный роман. Недаром же в СССР между появлением "Месс Менд" Мариэтты Шагинян (1925) и "Записками следователя" Льва Шейнина (1938) детективная литература практически не издавалась - если не считать деятельности частных издательств, придушенных к концу 1920-х.
Можно сказать, что советская власть, перед массовыми кровопусканиями никогда не останавливавшаяся, таким своеобразным пониманием "гуманизма в литературе" щадила и без того поколебленную психику граждан. Порицания под этим углом зрения она не заслуживает - других углов хватает.
Шли годы и десятилетия. Адреналиновый недобор и искусственное сдерживание эмоциональной разрядки не могли продолжаться вечно. Перестав (примерно с 1954 года) в массовом порядке убивать реальных людей, государство не стало возражать против убийства вымышленных литературных персонажей. Детективный жанр, немыслимый без трупа в качестве действующего лица, попер как на дрожжах, а вслед за детективщиками и другие писатели стали точить ножики и прочищать наганы. Ведь убийство - оно убийство и есть, имеет место быть вопреки всем сетованиям на его недопустимость, одинаково хорошо позволяет как закрутить фабулу, так и обрубить. Соответствует, иначе говоря, правде жизни, по которой мы все так соскучились.
Сплошные разборки с мочиловом, плавно перетекшие на телеэкраны, обрушились на российскую читающую публику лишь в начале 1990-х - и были приняты с восторгом. Тихий писатель-кот пушистой советской породы, лакавший из государственного блюдца разбавленное молочко, отощал от бескормицы, вышел на охоту, попробовал теплой кровушки, озверел и стал тигром-людоедом. Он не смог бы стать им, если бы не учуял такую же жажду крови в читательской аудитории. Ваять кровавые романы в восьми частях с прологом и эпилогом оказалось значительно проще и доходнее, чем напрягаться в поисках смысла жизни. Тем более что подвернулось плодотворное сотрудничество с держателями фактического материала - бывшими правоохранителями: те сперва пробовали писать сами, но убедились, что дело это непростое, да и конкуренция слишком велика.
Вспоминается старая-престарая байка из времен аж крестовых походов. Когда командир французских крестоносцев Симон де Монфор спросил папского легата: "Святой отец, как отличить еретиков и неверных от добрых католиков?", - тот ответил: "Убивайте всех - Господь разберется!"
