Беседовала Татьяна - Почему выбор пал именно на Пастернака?
- Скажу честно: мне предложили написать эту книгу. Увидеть себя и Пастернака на одной обложке! От таких предложений не отказываются. Но началось все гораздо раньше. Лет пять назад "Вагриус" затеял книжку биографических очерков о разных великих людях двадцатого века. И я написал для нее конспективную биографию Пастернака страниц на пятьдесят. Книжка эта не вышла. А спустя пять лет выяснилось, что в плане "ЖЗЛ" стоит Пастернак. Мне позвонила редактор "Молодой гвардии" Ольга Ярикова и попросила для ознакомления тот набросок. Он ей показался интересным, и мы подписали договор. Естественно, я не предполагал, что книга будет такого объема. Потому что не предполагал объема уже написанного о Пастернаке.
- Те пятьдесят страниц тебе пригодились?
- Меня изначально интересовал синтез поэзии и прозы у Пастернака. Об этом и был мой очерк. И лучшее, на мой взгляд, что есть в моем "Пастернаке", - главы про Блока и "Спекторского", самый непрочитанный пастернаковский текст. Роман этот - безусловно, поэма. И поэмы Пастернака по нарративу - безусловно, романы. Но это, так сказать, литературная сторона дела. А по-человечески Пастернак мне симпатичен тем, что пошел поперек сразу двух российских традиций. Первая традиция: поэт обязан быть поперек власти и лояльность для него - самый страшный путь. Соблазн лояльности - действительно очень страшный соблазн. Но прежде, чем отвергать этот путь, надо его пройти до конца. "Пусть потом не говорят, что мне не предлагали". Отказ от любого сотрудничества с государством только за то, что оно государство, мне неприятен. А вторая традиция гласит, что русский поэт не имеет права быть счастливым. Пастернак, пишет Лидия Гинзбург, потому и вызывает раздражение, что счастлив в дисгармонии, счастлив в несчастье. Традиция сквозного отрицания, заведомой неблагодарности приводит на ум кушнеровские строки: "Трагическое миросозерцанье тем плохо, что оно высокомерно". Что тут еще добавишь?
- Сколько времени ушло на работу над этой книгой?
- В общей сложности полтора года. Полгода из них я собирал материалы. Пришлось перелопатить гору книг. Переписка с родителями, с женой, с Ольгой Фрейденберг┘ Потом писал. Какие-то куски шли тяжело, какие-то я сочинял с удовольствием, как, например, главу "Второе рождение". Мне было более или менее скучно писать про детство. Я не считаю в отличие от Бориса Леонидовича, что это "ковш душевной глуби". Детство - период несвободы, период, когда человек еще собой не стал и поэтому неинтересен. По большому счету Пастернак становится Пастернаком в период книги "Сестра моя - жизнь". Эта книга от меня бесконечно далека, но при этом нельзя отрицать ее колоссального обаяния. А лично для меня Пастернак начинается с "Высокой болезни" и особенно с "Воздушных путей", путей, приводящих собственно к прозо-поэтическому синтезу.
- Твой Пастернак не вполне соответствует общепринятым представлениям. Принято считать его эдаким инфантильным гением, эгоцентриком, небожителем, утратившим связь с реальностью. Ты же описываешь поэта как более или менее рационального человека.
- Идея о том, что Пастернак - порывистый романтик, не отдающий себе отчета в своих действиях, пошла от Нины Берберовой. Это ее постулат: Пастернак себя не сознает. Согласен, Пастернак мог не вполне понимать, как именно он пишет, каков механизм сочинительства, - и не особенно рефлектировать на эту тему. Причина проста: он себе доверял, оттого и не заводил архивов. Обвинение в инфантилизме тоже несостоятельно. Что мы называем взрослостью? Прежде всего способность адекватно ориентироваться в реальности. А он понимал столько и вел себя так расчетливо, что в адаптивных способностях Пастернака лично я не могу усомниться.
- Планируешь ли ты еще писать биографии?
- Уже есть договоренность с "ЖЗЛ" о том, чтобы продолжить наше сотрудничество. И даже более или менее ясно, кто будет моим следующим героем. Видимо, Окуджава. Есть и другие варианты: Твардовский, Слуцкий┘ Но Окуджава мне интереснее, как фигура для эпохи во всех отношениях ключевая.
- Вот и освоишь ты новый жанр. Станешь профессиональным биографом┘
- Чего и всем желаю. Ведь нет более психотерапевтического занятия для человека пишущего, чем изучать проблемы других литераторов. Сочиняешь ты, предположим, роман. Тебе трудно, и ты считаешь себя уродом, ни на что не способным. Но откроешь на досуге биографию классика и подумаешь: что я парюсь, что ношусь со своей депрессией! А какие депрессии были у Заболоцкого, как мучились Блок и Тютчев! Пусть мое дарование несоизмеримо меньше, но болезни-то у нас общие. Это как грипп - ему подвержены и птицы, и люди.
- Психотерапия - дело хорошее. Но есть ведь, наверное, и другая цель, более приземленная: заработать.
- Причем заработать так, чтобы не было мучительно стыдно. Писатели (нормальные писатели) ищут ту форму заработка, которая не позорна. Выбор тут невелик. Преподавание, например, не дает в России сегодня реальных денег. Есть вариант писать сериалы и детективы, но так можно и самоуважение потерять. А вот популярные брошюры, в том числе биографии, - вещь и приятная, и полезная.
- За последний год вышло около семи твоих книг. Вряд ли все они очень уж прибыльные. Что за необходимость так много писать? Только не говори, что у тебя душа болит за Россию и ты не можешь молчать┘
- Душа, безусловно, болит, но в данном случае мы имеем дело с простым совпадением. Скажем, роман "Оправдание" и детская книга "В мире животиков" были напечатаны еще в 2001 году. Сейчас их переиздали. "Письма счастья" писались на протяжении четырех лет. Политические сказки ("Как Путин стал президентом США") года три путешествовали по разным издательствам. Уже готова была верстка, художники рисовали обложку, а потом начинались тряски, перестраховки, и издатели говорили: нет, извини, нам это не надо. Так продолжалось до тех пор, пока на меня не вышла питерская "Амфора", которая и выпустила эту книгу. Выяснилось, что страхи были напрасными: никого не посадили, мир не перевернулся...
Если вдуматься, я пишу не больше среднего литератора. Гораздо меньше, чем, например, Татьяна Устинова. А уж если сравнивать меня с такими титанами, как Иван Франко или Максим Горький, окажется, что я и вовсе малопишущий человек. Не так уж много написано и за последний год. По-настоящему новыми книгами могут считаться лишь "Пастернак", роман "Эвакуатор", законченный прошлой зимой, и "Правда", написанная в соавторстве с Максимом Чертановым, где моему перу принадлежат главы три плюс общая концепция текста.
- Согласись, что три книги в год - тоже неплохая результативность.
- Так получилось само собой. Причина в том, что я веду многопольное хозяйство и время от времени что-нибудь созревает. На одном поле растет проза. По роману в два года я с него собираю. На другом - стихи, которые растут, когда хотят, тут вообще нельзя ничего прогнозировать. На третьем существует газетная поденщина. Ее, как выяснилось, можно собирать в книжки, и они становятся не столько памятником мне, сколько интересным таким памятником эпохи...
- Есть между тем люди, всю жизнь пишущие одну книгу...
- Если всю жизнь писать одну книгу, после третьего выпуска читатели скажут: "Заколебал!" - и будут правы. Кто пишет всю жизнь одну книгу, так это Дарья Донцова. Для меня писатель начинается тогда, когда он создал две непохожие книги. Почему, скажем, Алексей Иванов - состоявшийся и интересный писатель? Потому что сочинил "Землю сортировочную", великолепный бурлеск, "Географ глобус пропил", хороший реалистический роман, и две мистические поэмы - "Сердце Пармы" и "Золото бунта". Полное ощущение, что три разных человека писали! Так вот, Иванов - синтез всех этих людей. Я могу гордиться, что написал три абсолютно разных романа. А тот, который недавно закончил, - и вовсе ни на что не похож. Паранойя? Раздвоение личности? Но литература требует от человека набора качеств, которые в жизни невыносимы и даже опасны. Нормальному человеку паранойя не нужна. Человеку пишущему она необходима. Не то чтобы я менялся┘ Нет. Просто старался докопаться до разных в себе вещей, до разных кусков души. При этом сам я, мне кажется, не меняюсь с трехлетнего возраста. У меня те же страхи, те же предпочтения, мне нравятся те же люди. С некоторым ужасом замечаю, что и к жене я так же отношусь, как в начале нашего брака. Все еще стараюсь ей понравиться, удивить. И может быть, "Эвакуатор", как замечательно сказал поэт Игорь Караулов, роман о том, как Быков сам у себя уводит жену. Да, это такой отголосок страха, что я перестал ей быть интересен.
- Все три твоих романа входили в шорт-лист премии "Национальный бестселлер". Но сама премия неизменно доставалась другим. Чем объяснить эту закономерность? Что это? Козни врагов? Свойство твоей прозы, которая не попадает в премиальный формат?
- Врагов у меня нет, есть идеологические противники. Им не нравлюсь не я, а моя позиция по тому или иному поводу. Трудно представить, что моя фигура может вызвать у кого-то раздражение или черную зависть. Я удачно женат, относительно здоров в свои тридцать семь лет, усиленно питаюсь... Этому завидовать можно. А все остальное┘ Один раз про меня написал Михаил Золотоносов: "Дмитрий Быков - ничтожный бездарный фигляр". Но ни одной хвалебной статье я не радовался так, как этой формулировке Золотоносова. Если бы меня любил Михаил Золотоносов, это было бы приговором, это было бы клиникой, я не знал бы, как смотреть в глаза людям┘
Что до "Нацбеста", то я не уверен, сможет ли он вообще дальше функционировать. Но если это дело продолжится, мне будет приятно всякий раз в нем участвовать. Я люблю приезжать в Питер, ходить в "Асторию", выпивать с приятными мне людьми, мне нравится процесс голосования. В этом году с Ирой Вешлер, пиарщицей издательства "Амфора", мы шли на это голосование и в каждой ленинградской забегаловке по дороге пропускали рюмочку. Она - мартини, я - водку. Вошли в то эйфорическое состояние, которое бывает иногда в Питере, и купили огромного китайского механического кролика на батарейках, который бегает, задом двигает, ушами машет и пищит оглушительно. И в момент оглашения победителя выпустили его в зал. Большего блаженства в жизни я не испытывал! Вот этот игровой момент в "Нацбесте" меня восхищает. И сама премия приятная.
- Но получаешь ее пока что не ты. Да и Букер что-то не спешит тебя обласкать...
- Создается впечатление, что деньги мне не нужны, поскольку я зарабатываю журналистикой. Пользуясь случаем, хочу во всеуслышанье заявить. Господа! Я, конечно, не стою с протянутой рукой. Но - дети, собака, кролик┘. Все хотят кушать. Более того, мне нужна новая газонокосилка, надо ремонтировать забор на даче, постоянно ломается проводка в детской┘ Все время какие-то траты возникают. Так что, если кому-то хочется дать мне литературную премию, пускай этого человека не смущает мое кажущееся благополучие. Я бы даже согласился на чисто денежный эквивалент. Пусть премию присудят другому, а деньги - мне. Я не гордый.
- Вопрос о романе "Правда". Правы ли те, кто называет его анекдотом, развернутым до размеров романа?
- Не хочу примазываться к славе Максима Чертанова, но, по-моему, это довольно серьезное историософское произведение. Роман о роли личности в истории, о ее бессилии в водовороте событий. Лучшая иллюстрация этого тезиса - эпизод, когда Ленин выходит к народу и вместо "Апрельских тезисов" говорит: "Все мы любим пиво!" Восторженная толпа берет его на руки и идет громить Зимний...
- Не первый год ходят слухи о твоем романе "Ж/Д". Он еще в работе или ты по каким-то причинам не хочешь его печатать?
- Роман готов, но стоит его издать, как меня сразу обзовут русофобом, антисемитом, фашистом, антифашистом┘ Это антисемитский роман и одновременно русофобский. На сегодняшний день он представляет собой четыре плотно переплетенные истории времен русско-еврейской войны. Одна история: солдат-отпускник едет с фронта к девушке. Другая линия: офицер, понявший бессмысленность войны, бегает от этой войны со своим отрядом. Третья: губернатор одной из российских областей вместе со своей любовницей из туземок убегает от преследований. Четвертая: девочка спасает представителя коренного населения. Все бегут.
- Сюжет из области альтернативной истории. К этому читатель привык. А тема?
- Тема романа - отсутствие единой веры или идеи, которая могла бы сцементировать нацию, потому что нация не одна. Потому и не может быть единой национальной идеи, единой цели. Потому всякая революция и превращается неизменно в самоистребление. Территориальным дроблением эту проблему не решить, зато ее можно решить конфессионально. Была попытка навязать всем этим нациям единую веру - советскую. Семьдесят лет она работала, потом перестала. Я долгое время носился с идеей разделения России по Уральскому хребту. Такой чехословацкий вариант. Вот вам Чехия, вот Словакия. Вот либералы, вот консерваторы. Но потом понял, что главным занятием населения станет миграция из одного района в другой.
- Действие, как я понимаю, вертится вокруг железных дорог. Так ведь расшифровывается ж/д?
- "Ж/Д" - желтый дом, Живаго доктор, живой дневник┘ ГБ ведь тоже имеет много расшифровок: госбезопасность, Господь Бог, Гребенщиков Борис┘
Дарья Гармоненко 
