Ольга Балла Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология. - М.: Новое издательство, 2005, 696 с. (Новые границы).
Российская империя в сравнительной перспективе. Сборник статей. - М.: Новое издательство, 2004, 384 с. (Новые границы).
У изучения русской истории за рубежом - давние традиции и значительные достижения. Российским читателям об этом известно мало, тем важнее выход на русском языке двух сборников новейших работ западных историков о России. В Москве такие сборники, пожалуй, выходят впервые - до этого существовал только трехтомник "Американская русистика", изданный в 2001 г. Самарским государственным университетом, не считая, конечно, публикаций в периодике.
В первый сборник вошли переводы не только с английского, но и с немецкого, французского и, что особенно интересно, с литовского языка. Второй составили материалы международной конференции, прошедшей в Москве два года назад и посвященной сравнению трех империй - Романовых, Габсбургов и Османской - в период до 1914 года. Там есть переводы еще и с турецкого.
Как "они" представляют "нас"? Конечно, взгляд извне - тоже человеческий и наверняка не лишен пристрастности. Но даже если так, это все равно - другая пристрастность, которая позволяет свежим взглядом увидеть нашу собственную.
От чего зарубежные историки точно свободны, так это, например, от нашего национального самолюбия и от "ограниченности национальных исторических нарративов", которые, как пишут составители антологии, доминируют на постсоветском пространстве. Репрессивности Российской империи в отношении своих окраин, о которой не слишком любят писать русские историки, безусловно, отдается должное. Однако тем, кто привык видеть в ее истории исключительно "подминание" имперским центром несчастных окраин, стоит обратить внимание на то, что все было куда сложнее. Отношения "колонизуемых окраин" с "колонизующим центром" были сложны и неоднозначны. Американец Пол В. Верт замечает, что между открытым сопротивлением и безусловным подчинением всему, исходящему от центра, существовало еще множество типов взаимодействия и взаимопроникновения. В результате прежним не оставался никто: ни "подчиненные", ни "подчиняющие". Было и обратное влияние "инородцев" на русских, которое в отечественной историографии недооценено. Хотя "обынородчивание" русских, перенимавших обычаи, язык, образ жизни туземных народов, никогда не приветствовалось, оно тем не менее происходило и приносило плоды. Об этом, например, работа Виллард Сандерланда (США), исследующая, как русские "превращались" в якутов и что по этому поводу думали современники.
Особенно ценно, что в центре внимания обоих сборников оказалась "внутренняя жизнь имперских организмов". Ведь по меньшей мере начиная с классического "Заката и падения Римской империи" Эдуарда Гиббона (1776) считалось само собой разумеющимся писать историю империй как историю неуклонного движения к упадку и распаду. Но что в таком случае делать с тем несомненным фактом, что империи ухитрялись просуществовать куда дольше, чем якобы "естественные" национальные государства? По крайней мере на сегодняшний день. Так вот, излюбленный историографами вопрос, как империи умирали, остается здесь почти без внимания: речь идет прежде всего о том, как они жили.
Нам вообще предложено расстаться со многими обжитыми стереотипами. Например, с тем, что в Российской империи царили - и, ясное дело, губили ее - чиновничий произвол и засилье бюрократии. Канадец Стефан Величенко с цифрами в руках доказывает: Россия в сравнении с другими великими империями - Францией, Германией, Великобританией, Испанией, Японией - была как раз "недоуправляемой". Чиновников на душу населения здесь было гораздо меньше, чем в европейских государствах - их попросту не хватало. Медленные темпы модернизации страны, по мнению Величенко, объясняются именно этим.
Есть основания оспорить даже устоявшееся представление о царской империи как о пространстве, где "великорусская" метрополия "колонизировала" нерусскую периферию. Сейчас привычно воспринимать вещи именно так, но самовосприятием русских это не было никогда, а слова "колонизация" и "колония" в отношении окраин просто не употреблялись.
Свою огромную, все разраставшуюся страну с ее "колониальными" окраинами русские долгое время не чувствовали чужой. Она не потрясала, не обманывала привычных ожиданий, не заставляла менять устоявшихся привычек. Она была в огромном, бесформенном, не очень четко себе представляемом, но все же несомненном порядке вещей. На новоприсоединенных окраинах не могло возникнуть, пишет Юрий Слезкин (США), Новой Московии по образцу Новой Англии или Новой Франции, поскольку у старой Московии не было четких границ (ни во времени, ни в пространстве) и поскольку новые земли на востоке были присоединены, но не были полностью освоены (не были наречены, обращены и захвачены по-колумбовски - "провозглашением вступления во владение и водружением королевского штандарта").
Между тем империя очень изменила самих "московитов" - гораздо быстрее и радикальнее, чем они сами успели заметить. А ведь еще в XVII веке они - пишет тот же Слезкин - даже "не путешествовали. Они бродили, бежали и переезжали, но они не рассматривали перемещение в пространстве как достойное занятие и не поощряли стремления дивиться мирским и неблагочестивым вещам". Когда Лейбниц, "известный на весь мир своей любознательностью", попросил бранденбургского посла в Москве привезти ему из России какую-нибудь азиатскую диковину, тот ответил: "Московский народ совершенно неспособен к изысканию подобных диковинок, ибо он не прилагает ни малейшего труда ни к чему, что не пахнет деньгами и не представляет явной пользы".
И подумать только, что это - всего за каких-то два века до отмеченной Федором Михайловичем "всемирной отзывчивости"!
