Ольга Новикова Вся русская литература - это постоянное выяснение отношений. Так или примерно так сказала однажды Марья Васильевна Розанова.
Действительно, не было бы в истории нашей словесности такой стремительной динамики, если бы писатели боялись спорить и ссориться. Пушкин давал сдачи Полевому и Надеждину. Достоевский, выйдя из "Шинели" Гоголя, вывел учителя в карикатурной фигуре Фомы Опискина. Лев Толстой наезжал на Шекспира. Футуристы потом бросили всех разом с парохода современности. Ахматова и Цветаева ревновали друг к другу великого русского читателя. А помните, все Переделкино учинило демонстративную обструкцию Валентину Катаеву за "Алмазный мой венец"...
Есть ли сейчас страстные литературные споры? Вялая вкусовщина. "Мне нравится Аксенов (Маканин, Гришковец, Быков...)" - "А мне не нравится". В ситуации, когда у критиков нет сколько-либо сходных критериев оценки, это превращается в рутинный профессиональный кретинизм. "Новаторство всегда безвкусно, а безупречны эпигоны" - формула Ильи Сельвинского релевантна для всех эпох. А еще многие критики буквально помешались на квазисоциологических рассуждениях о падении тиражей и потере "статуса". О том, что раньше за высокую литературу деньги платили, а теперь не платят.
Обсуждается житейская тактика, сиюминутная политтехнология, а мы затеваем стратегический разговор. О том, как вернуть жизнь в литературу. Литературу, не желающую жить по законам коммерческого или тусовочного тоталитаризма.
- В газете "Газета" колонка про вас, - обронил за обедом Андрей Василевский.
Покупаем. Открываем. Вроде - отклик на одну нашу статью. Знакомая такая чупрининская интонация. Ровная, все острые углы обтекающая: что это вы, ребята, в драку лезете, не иначе обиделись на что-то.
(Есть немного. А почему нет? И вы, Сергей Иванович, когда роман напишете, тоже обидчивым сделаетесь. К примеру, даже могучий Тынянов, перейдя из литературоведов в прозаики, страшно оскорблен был равнодушием ближайшего друга Шкловского к "Кюхле" и "Смерти Вазир-Мухтара". Самодостаточный философ Бахтин, сам романов не писавший, взъелся на Тынянова и, не будучи с ним знаком, оскорбительно, с личной обидой говорил о "Кюхле" в своих публичных лекциях...)
Но глядим: автор-то статьи - Александр Агеев. Подумав, уразумели: литературная политика - дело тонкое, если начальнику неудобно ввязываться в ссору, то всегда найдется кто-то из ближайшего окружения. Человек свиты - так в свое время обозначил общественное амплуа этих людей Владимир Маканин. Конечно, заносчивым одиночкам везде труднее. Причастность к какой-нибудь свите - потенциальная гарантия выживания. Кто ж бросит камень...
Еще один замаскированный привет прочли мы в статье Андрея Немзера "Кому - таторы, а кому - ляторы" (м-да, заголовочек!). Споря с несколькими не названными по именам литераторами, критик а) отстаивает свою свободу в выборе жанра, б) оправдывает субъективность оценок. Конечно, право человека писать газетные рецензии, а не большие монографии сомнению не подлежит. Извините, Андрей, что неуклюже пробовали подбить вас на ненужные вам подвиги. А вот вопрос о субъективности не так прост. Все оценки - личностны, но и личные вкусы подлежат критике с точки зрения их системности, познавательной ценности.
"Допускаю, что у меня дурной вкус", - в запальчивости порочит себя Немзер. Зачем же так? (Представьте, что священнослужитель брякнет по запарке или в гордыне: допускаю, что Бога нет.) Дальше же идет прелюбопытное признание: "Но в таком случае мои доброжелательные суждения лишь принизят писателей, о которых я прежде высказывался скептично". Переводя на простой язык, критик отстаивает свое право на страстную и заведомую предвзятость к яркому чужому мнению. Слишком уж утвердился он в амплуа антилидера. Помните еще один человеческий тип, описанный в новеллистике Маканина?
Критик без собственного прозаического или поэтического опыта слишком обречен на ехидную роль: чем ругать безвестных середняков, выгоднее отстреливать самую крупную дичь. Первым антилидером, пожалуй, был Писарев, эффектно замахнувшийся на Пушкина, Щедрина, Островского. (Хотя, кто знает, если бы он не утонул в двадцать восемь лет, то, глядишь, и за роман бы взялся - креативный все-таки был человек.) Успешно выступал в этой роли Вадим Кожинов, дерзко утверждавший, что Евтушенко, Вознесенский и Ахмадулина - всего лишь стихотворная беллетристика, а настоящие поэты - Рубцов, Передреев и Кузнецов. Выглядело как эпатаж, но все-таки Рубцов стал персонажем "ЖЗЛ", а попадут ли когда-нибудь в этот ряд лидеры эстрадной поэзии... И за рубежом есть прославленные антилидеры: Марсель Райх-Раницкий так доставал бедного Гюнтера Грасса, что тот, получив, наконец, Нобелевскую премию, отказался принять поздравление от своего зоила.
Но при всем этом у критика есть возможность стать и просто литературным лидером - не разрушая, а созидая. Аргументы важнее самих оценок. И если требование аргументированности, призыв выложить на стол духовно-творческие козыри кем-то трактуются как "поливание грязью", то эта грязь - лечебная, она поможет избавиться от самодовольного, бездумного балагурства: "таторы" и "ляторы" - не замена эстетической рефлексии.
По-прежнему нам хочется выяснить отношения с Дмитрием Быковым. Пока не удается. Но с писателем можно побеседовать и виртуально, взяв в руки его новую книгу. Берем. Плутовской роман "Правда", выпущенный в соавторстве с Максимом Чертановым. В те годы, когда быстрый Быков еще не успел родиться, появились первые анекдоты о Ленине. Смелые и политически и эротически: "Надя, откгой! Надежда Константиновна, откройте дверь! Феликс Эдмундович, именем революции приказываю открыть!" Впечатляло это юные умы. Можно сказать, перепахивало. И вот через сорок лет анекдотический архетип, уже с бородой гораздо длиннее ленинской, разворачивается на почти семистах страницах. "Узнав о смерти Инессы, Ленин впал в прострацию". И как не надоест неутомимо трудиться в стиле слегка обстебанного кондового советского реализма... Если на одну чашу весов положить семьсот граммов "Правды", а на другую давнюю остроту Сергея Курехина "Ленин - гриб", то гриб перетянет.
В очередной раз Быков от себя уходит - увиливает от творческого самораскрытия. Какой-то он у нас гражданин убегающий. (Пусть с перебором, но воспользуемся еще одним маканинским диагнозом.)
Коварство жизни в том, что она нам, таким исключительным и неповторимым, властно навязывает устойчивые роли и готовые сценарии. Но, чтобы писать оригинально, надо и жить по-своему. А нам говорят: у нас своя компания, у вас - своя.
Кто-то называет наше время "нулевыми годами". Нет, нули - не мы! У нас есть свое понимание литературной реальности. Какое?
Завершились две глобальные эстетические эпохи.
Реализм ставил жизнь выше искусства, и это было до поры до времени плодотворно.
Модернизм поместил искусство выше жизни, и это удачно сработало в Серебряном веке.
Обе системы умудрились ужиться в коммунальной литературной квартире шестидесятых-семидесятых годов двадцатого века. Новомировское "против чего?" и мовизм "Юности" в равной мере давали читателю глоток свободы. А что сейчас?
Вселенский "негатив" воплотился в двух элементарных формах: цивилизованное мещанство, равнодушное ко всему, кроме собственного комфорта, и - самоубийственная мстительность униженных, бедных и завистливых.
Наступило время не "измов", а личностей. Творческое соревнование всех со всеми.
