Ольга Балла Мария Котова, Олег Лекманов при участии Л.М. Видгофа. В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В.П. Катаева "Алмазный мой венец". - М.: Аграф, 2004, 288 с.
Двадцать семь лет назад текст Катаева произвел на современников впечатление "зашифрованного" и полного недомолвок. Но самое существенное - его почему-то приняли за портрет с натуры, рассказ о реальности. "Алмазный мой венец" невероятно возбудил читающую общественность. Отголоски тех споров и страстей слышны до сих пор.
Котова и Лекманов проводят с катаевским текстом изысканно-точную работу, основательности которой могут позавидовать произведения куда более значительные. Ни с чем не борются, никого не срамят, хотя иной раз подумаешь: может, и стоило бы?..
Книга от начала до конца выдержана в ровных, академичных интонациях. Исследователи раскрывают своеобразные псевдонимы, которыми Катаев наделил своих персонажей. Указывают на неточности катаевской памяти, включая явные выдумки. Выявляют источники цитат (писатель приводил их в том виде, в каком они вспоминались, считая - а ведь не без оснований! - чужие слова законной частью своего внутреннего мира) и многочисленных аллюзий. Отмечают, где он цитирует точно, где - не вполне. Где - выдает ходячие представления за собственные мысли. Где - присваивает чужие истории. Дают точные даты упоминаемых событий. Сопоставляют текст со свидетельствами современников (иной раз сильно расходящимися с "Алмазным венцом"). Там, где Катаеву случается упомянуть какого-либо исторического или литературного персонажа - дают об этом персонаже краткую справку. Иногда указывают, где о том, о чем у Катаева сказано лишь вскользь, можно прочитать подробнее.
Результат - многосторонняя реконструкция времени: не только литературной жизни, но и разного рода культурных, бытовых, экономических обстоятельств. В жанре примечаний к катаевским строчкам рассказывается о денежной реформе 1924 года, об истории ресторана "Яр", московского сада "Эрмитаж" и прилегающих к нему театров, о некоторых правилах игры в рулетку и о работе Центральной комиссии помощи голодающим, которая, между прочим, и содержала рулетки как один из источников средств для борьбы с голодом┘
Псевдонимы героев Катаева недаром пишутся им с маленькой буквы (одного Командора - прототипом которого был Маяковский - он пишет с большой: наверное, очень уж почитал). Это - имена несобственные. Это вообще не люди, а сгустки внутреннего мира Катаева. И реальность, о которой идет речь в "Алмазном венце" - тоже его, внутренняя. Все, что выглядит в тексте как карикатура, пасквиль, упрощение, преувеличение, слепота, эгоцентризм, - отсюда. Что ж поделаешь: какова внутренняя жизнь, таковы и сгустки.
Валентин Петрович, царствие ему небесное, похоже, и впрямь был не слишком хорошим человеком. Но ему, однако ж, не откажешь в своеобразной чуткости к специфике ситуации. Прекрасно отдавая себе отчет - в отличие от ох как многих мемуаристов! - в том, что пишет не о людях, а об обитателях личного внутреннего мира, он и называет их словечками-значками, под которыми они в этом внутреннем мире живут. Поэтому не "Юрий Олеша", а "ключик", не "Исаак Бабель", а "конармеец", не "Владимир Нарбут", а "колченогий"┘ Они - псевдоцитаты без кавычек, той же природы, что и слившиеся с памятью автора куски чужих текстов. Образы, в которых давным-давно куда больше от личности Катаева, чем от оригиналов.
Те, кто приняли персонажей за настоящих людей, принялись псевдонимы расшифровывать, обижаться подлинными обидами, гневаться подлинным гневом. Но ведь предупреждал же автор: "Умоляю читателей не воспринимать мою работу как мемуары. Терпеть не могу мемуаров". Не поверили! А ведь и лживым, лукавым людям иной раз случается правду сказать┘
Кстати, ходячее представление о лживости катаевской книги Котова с Лекмановым деликатно и беспристрастно развенчивают ничуть не хуже, чем "неточности" самого Катаева. И выходит, что "общая достоверность большинства изображаемых событий" - даже тех, что кажутся невероятными, - "не подлежит сомнению": при сверке с мемуарами современников и другими документами тех лет она подтверждается.
В любом случае читатель получил неплохой путеводитель по отечественной культурной истории 20-40-х в основном годов ХХ века. Роман Катаева, чем бы он ни был, - повод, схема, вокруг которой удобно собрать сведения об этой жизни, чтобы им было на чем держаться. В конце концов, это не хуже, чем организации по алфавитному принципу? Даже лучше: живее.
Правда, комментарий стоило бы издать под одной обложкой с самим комментируемым текстом. Вряд ли каждый, кому это интересно, держит в памяти (и даже на полке) полный текст романа. Между тем он сообщил бы цельность образу времени, создаваемому комментаторами.
И еще. Филологам такого уровня и с такой основательностью, как Котова и Лекманов, стоило бы все-таки знать, что известнейшего исследователя византийского и древнерусского искусства академика Кондакова звали не Николаем, как написано в книге (с. 188), а Никодимом Павловичем. Хочется думать, что это опечатка.
