Ольга Балла Среди примет сегодняшней умственной жизни обращают на себя внимание две. Во-первых - интерес к империям как историческому состоянию. Во-вторых - популярность левых идей, причем на очень разных уровнях, включая изощренно-интеллектуальный. Тех самых идей, которые в ХХ веке только и делали, что сокрушали империи старого типа.
Вещи, казалось бы, разнонаправленные - дальше некуда. Тем не менее очень похоже на то, что у них общий знаменатель.
Имперские ценности с левыми идеями объединяет вот что: в совсем недавно закончившемся веке и то и другое поспешили объявить потерпевшим поражение.
Побежденное притягивает: оно интереснее восторжествовавшего. (Вот либеральные идеи и ценности - именем которых была повержена советская жизнь, - так уже отчего-то не будоражат. Что-то не чувствуют себя победители такими уж победителями...) В нем мнится еще что-то недосказанное.
Вот здесь дело, думаю, именно в этом чувстве недосказанности.
Его можно назвать и тоской по утраченному - правда, особого рода. Среди консервативных ворчаний и ностальгирующих вздохов отчетливо слышна и новая нота - вполне себе конструктивная: не столько стремление вернуться, сколько желание понять.
Теперь, когда империи больше не нужно сопротивляться и ее, как всего хорошо обжитого, стало не хватать - начинает наконец быть интересным: а как же был устроен этот большой дом? Как люди в нем друг с другом уживались - реально, помимо идеологических конструктов? Ведь империям удавалось (отдельный вопрос, какой ценой, но ведь удавалось же┘) соединять разные жизни в единую, общую. То есть как раз то, что на постимперском пространстве удается из рук вон плохо. Поэтому и про Австро-Венгрию читать интересно, ведь это все о том же: о плохо осмысленном опыте сложного единства.
Неуютно на постимперском пространстве. Это со всей бесстрастностью статистических данных показывает в своей книге Борис Дубин - человек классических либеральных ценностей и предельно далекий от склонности чем бы то ни было очаровываться. Жизнь, вместо того чтобы развернуться на обретенной свободе во всем богатстве своих мыслимых форм, - сереет и скудеет.
Не потому ли сегодня люди чувствуют прошлое как нечто недовостребованное, а значит - не вполне и закончившееся? Потенциал оставшихся там идей, иллюзий, страстей, даже целых исторических состояний, кажется, может быть осмыслен и использован заново: иначе, лучше...
Обнадеживает ли это? А может, скорее наводит на мысли о том, что нынешней жизни недостает вкуса к новизне? Эдакой органической потребности в ней┘
А еще о том, что будущее наступит внезапно. И, как всегда, окажется совсем не похожим на то, к чему мы успели привыкнуть.
