Лепидоптеролог

Брайан Бойд. Владимир Набоков: Американские годы: Биография. - М.: Изд-во Независимая Газета; СПб.: Симпозиум, 2004, 928 с.

От туповато-злой эпиграммы Демьяна Бедного в адрес Набокова (1926) до первой советской публикации Набокова (1986) прошли шесть десятилетий полного отлучения писателя от родины. Лишь в середине 1960-х гробовое молчание сменилось редкими поминаниями имени Набокова в критических обзорах американской литературы, где он сквозь зубы аттестовывался как несомненно талантливый, но склонный к "формальному экспериментаторству" и "эротической одержимости". Хотя не было, наверное, такого высокого советского литературного чиновника, страдавшего хроническим простатитом, который в целях лечебно-профилактической мастурбации не разживался бы экземплярчиком "Лолиты" - и не обнаруживал с неудовольствием, что "порнографическая" репутация прославленного романа сильно преувеличена.

Полную меру литературной славы и запоздалого признания в России дух Набокова вкусил в 1990-1993 годах, когда, наряду с пиратами, с классика начали ретиво снимать пенки наши отечественные американисты. По условиям конкуренции приходилось спешить, а потому многословные панегирические очерки, неисчислимые статьи, предисловия и даже наспех сочиненные монографии ("Феномен Набокова" Николая Анастасьева) грешили повторением ошибок и ляпов, содержавшихся в тех зарубежных трудах, с которых они были торопливо слизаны. Даже хорошо, что капитальный труд Бойда (сначала "Русские годы", а потом и "Американские") появился лишь теперь, когда схлынула пена и когда ВВН обретается в кругу самых стойких и осведомленных поклонников.

Бойд - самый, пожалуй, авторитетный западный набоковед. Изучению творческого наследия ВВН он посвятил десятилетия, просеял все рукописные архивы и сличил все публикации. Доверие к его штудиям следует питать полное.

Как абсолютное большинство обстоятельных писательских биографий, написанных американскими литературоведами в соответствии с традициями национальной науки, бойдовская биография Набокова отличается внушительным объемом и сверхскрупулезностью. В известной мере ее можно назвать биографической хроникой, так как многие эпизоды представляют собою поденно-почасовую роспись дел и свершений с конкретными указаниями: где был и что поделывал биографируемый в такой-то строго указанный отрезок времени. В этом - тоже дань национальной традиции. Капитальная биография - сама по себе, интерпретациями текстов и прочей герменевтикой займутся другие коллеги, сочинение популярных книг отдается на откуп третьим. Все при деле, никто не обижен.

"Американские годы" Набокова лишний раз напоминают, что изысканный стилист-теннисист-шахматист-энтомолог (точнее, лепидоптеролог - специалист по чешуекрылым насекомым, т.е. бабочкам) провел эти годы в непрерывных трудах, причем далеко не всегда любезных сердцу, что снискание хлеба насущного было для Набокова даже в благополучной и снисходительной Америке отнюдь не простым делом, что путь его, сквозь мифологизирующую дымку времени кажущийся усыпанным розами, был усыпан главным образом шипами и что главный "феномен Набокова" - реинкарнация сугубо русского писателя в писателя сугубо американско-англоязычного - была не изящным экивоком урожденного англомана, но мучительным переломом душевного строя. Чем-то вроде необходимости для музыканта-струнника прямо в ходе концерта переучиться на духовика. Эту музыкальную метафору спровоцировал сам Набоков, сказавший по окончании перевода "Лолиты": "Меня теперь мутит от дребезжания моих ржавых русских струн".

Бойд, последовательно избегая напористых толкований, воспроизводит "труды и дни" Набокова как многолетнюю непрерывную борьбу исключительного литературного дарования с бременем косных суждений и предрассудков. Все вышедшее из-под английского пера Набокова не имеет эхолалий и аналогий ни в американской, ни тем более в русской литературе, не встраивается в парадигмы модернизма и постмодернизма, не истолковывается в пределах известных толковательных схем. Гражданско-политический американизм Набокова почти сразу по обретении финансового благополучия трансформируется в неисправимый европеизм - через переселение в Швейцарию. И даже символу американской укорененности - обладанию заокеанской недвижимостью - Набоков не поклонился: одним из его непреступаемых принципов изгнанника было принципиальное необзаведение на чужбине собственным домом. В США писатель жил в съемных и казенных апартаментах, в Монтре - в гостинице. Чудачество? Как сказать┘

Обширный труд Бойда ценен типичной для западного интеллектуала честной терпимостью по отношению к "феномену". Явно не всегда и не во всем одобряя Набокова, Бойд воздерживается от заочных дискуссий.

"Американские годы" едва ли будут прочитаны многими. Но с фактом пришествия самой капитальной биографии Набокова с его второй родины теперь никто не сможет поспорить.