Ольга Балла Петр Каптерев. История русской педагогии. - СПб.: Алетейя, 2004, 560 с.
Петр Федорович Каптерев (1849-1922), один из самых ярких деятелей отечественной педагогики, делит ее историю на три периода: по ведущим силам, определявшим формирование человека в обществе. До Петра Первого такой силой была церковь. С Петром начался и длился два с лишним века "государственный" период в становлении образования. И лишь после этого началось главное, к чему все остальное было только подготовкой.
Наиболее подробный раздел в книге посвящен периоду самому короткому - в несколько десятилетий, зато необыкновенно насыщенному событиями - времени после 1861 года.
Высокомерный до категоричности в отношении к допетровской эпохе русского образования, когда, по его мнению, даже не понимали как следует христианства и жили скорее по Ветхому Завету (который Каптерев лишь нехотя соглашается признать частью христианства), Петр Федорович склонен идеализировать собственную эпоху и пореформенное состояние русского общества. Лишь оно, уверен он, создало условия для "развития всесторонней и деятельной личности". Именно это он признает настоящей, глубокой целью педагогики, к пониманию (тем паче осуществлению) которой предшествующие эпохи только подбирались - с неизбежными неуспехами. До "Февральской революции" (пусть читатель не вздрагивает при этих словах, написанных до 1917 года: речь идет о 19 февраля 1861 года), считает он, "настоящего понятия о человеке" в России попросту не было. Его, конечно, как-то вычитывали из западных книжек, но русская сословная реальность, принимаемая за само естество вещей, очень мешала разглядеть человека как такового. Даже в прекраснодушную екатерининскую эпоху начитавшиеся Руссо педагоги поддавались в конечном счете соблазну видеть в человеке прежде всего представителя сословия - органической части общества. И педагогика была соответствующая: сословное образование и воспитание были, а вот общего - не было. Оно и потом возникало медленно и трудно, пока "глубоко гуманитарная реформа" Александра II не "изменила в корне крепостнического сознания многих членов русского общества".
Выход крестьян из крепостного состояния заставил, говорит Каптерев, увидеть и в них граждан, имеющих право на образование. Только после реформы народным образованием начали как следует заниматься; только тогда возник настоящий спрос на образование в разных слоях общества - в том числе и среди дворян, которые, лишившись даровых хлебов, оказались вынуждены зарабатывать на жизнь. "Россия впервые за все время своего существования, - пишет Каптерев, - ощутила сильный образовательный голод".
Следствием этого голода и оказался прорыв в педагогическом развитии: открытие множества школ - "элементарных, средних, высших, общих, профессиональных, мужских, женских", стремительное нарастание того, что сегодня мы назвали бы педагогической субкультурой - педагогической журналистики, педагогической литературы, множества педагогических течений и партий, массы учебных пособий и методик. Общество начало с государством активную борьбу за влияние на народное образование - весьма успешную: за несколько пореформенных десятилетий "теоретическая и практическая педагогия сделала у нас такие огромные успехи, каких она не сделала в течение нескольких предшествующих столетий". Школ, считает Каптерев, все равно пока недостаточно, но несомненно одно - теперь-то наконец Россия на правильном пути и "вступает полноправным членом в семью педагогически просвещенных народов".
От этапа к этапу, получается у Каптерева, формирование человека, которое в России стало активно обсуждаться после 1861 года, все более осознавалось как особая задача, особая культурная работа. По мере осознания педагогика все более оформлялась в особую культурную область, которая и сложилась в России во второй половине XIX века.
Пока же этого не произошло, школа была площадкой для осуществления разного рода антропологических утопий - идеальных моделей, в которые предполагалось втиснуть (и втискивали!) неподатливый человеческий "материал". Педагогические практики возникали не как решение конкретных практических задач (иначе откуда бы взялась вопиющая непрактичность допетровского образования с его длительным и многотрудным обучением прежде всего чтению священных текстов?). Они складывались как ответ на вопрос: что есть человек? Что в нем самое важное и что поэтому он должен делать с самим собой?
До Петра образцом был хороший христианин, смиренный и терпеливый, представляемый впрочем, по Каптереву, несколько "ветхозаветно". После Петра им стал послушный, дисциплинированный профессионал для государственной службы. И только после реформы 1861 года идеалом оказывается всесторонне развитая, свободная личность. По мнению автора, это не утопия, а самая что ни на есть реальная задача, к осуществлению которой только в его время стали складываться реальные средства.
Каптерев прогрессист и, как положено прогрессисту, верит в человека и в универсальную человеческую природу. В то, что она нашими стараниями совершенствуется и раскрывается в ходе исторического развития. А по мере того, как человек созревает и мудреет, совершенствуется и устройство человеческих дел. И еще он верит в общечеловеческие идеалы, к пониманию и осуществлению которых приближает человека образование.
Последнее - перед нынешним - издание книги Каптерева вышло в 1915-м - за два года до крушения русского пореформенного мира и начала новой эпохи в моделировании и формировании человека. Этой эпохи Каптерев, как написали полвека спустя в "Педагогической энциклопедии", "не понял" и не принял. При всем своем идеализме он очень уж скептически относился к любым проектам формирования человека "сверху" и не жаловал непререкаемых авторитетов. В число его идеалов, безусловно, входила независимость суждений. В своей книге он спорит - случается, категорично, но неизменно с мягкой интеллигентностью - со всеми корифеями педагогической мысли на равных: будь то хоть Ушинский, хоть сам Толстой. Никто ему не указ, каждому находит что возразить - и у каждого, при всех несогласиях, готов видеть рациональные зерна. Хоть у воодушевляемого "ветхозаветными идеалами" И.Т. Посошкова, хоть у очарованного идеалами западными И.И. Бецкого, хоть у славянофила А.С. Хомякова.
Право, такие спокойно-объективные - при всей своей категоричности - люди могут формироваться только в устойчивую эпоху. Затянувшийся XIX век такой эпохой скорее всего не был, но именно так себя почему-то воспринимал. За два шага до своего крушения этот мир продолжал верить, что все будет хорошо и идеалы осуществятся.
