Сергей Земляной Андрей Баллаев. Читая Маркса. Историко-философские очерки. - М.: Праксис, 2004, 288 с.
У Хорхе Луиса Борхеса есть гениальная новелла "Пьер Менар, автор "Дон Кихота". Ее point состоит в дерзком замысле героя: "Не второго "Дон Кихота" хотел он сочинить - это было бы нетрудно, - но именно "Дон Кихота". Излишне говорить, что он отнюдь не имел в виду механическое копирование, не намеревался переписывать роман. Его дерзновенный замысел состоял в том, чтобы создать несколько страниц, которые бы совпадали - слово в слово и строка в строку - с написанными Мигелем де Сервантесом". Нечто вроде этого пришло мне в голову, когда я ознакомился с рецензируемой книгой.
Автор усвоил донельзя близкое отношение к своему герою, которого он читает, граничащее с попыткой его заново авторизовать. Фирменный жест Андрея Баллаева обозначен уже во "Введении": "Как это случается со многими, - пишет он, - где-то я перешел границу между объективно отстраненным "исследованием" и личным, прочувствованным "пониманием" своего материала". Как ни странно, Баллаев вполне последовательно руководствуется в книге этим методом "прочувствованного понимания", наименее вероятным объектом применения коего мог стать Карл Маркс. Однако стал. Вместе со всем, если использовать элегантное выражение автора, "культурным марксоведением и марксизмом". Несколько примеров наугад. Назвать свою работу "Читая Маркса" после знаменитого двухтомника Луи Альтюссера и его учеников "Lire le Capital" - это все равно что назвать свой опус "Элоиза (Новая Элоиза)" после шедевров Абеляра, Руссо и Шкловского. Это не просто неверно, это - претенциозно. Когда такая претензия сочетается с великолепным пренебрежением к предшественникам нашего автора на поприще "культурного марксоведения и марксизма" (a propos: некультурный марксизм вообще невозможен), возникают детские ошибки. Их довольно много рассыпано по страницам данного издания. Автор наивно полагает, что традиции марксоведения и марксизма подобного разбора были основаны "в нашей стране" в 60-е гг. ХХ века, между тем они восходят к русскому "легальному марксизму" конца XIX - начала ХХ в. . "Знаменитые тексты "Философско-экономических рукописей 1844 года" вышли в свет впервые не в 1956 году, как кажется Баллаеву, а в 1929 году, правда, под другим заголовком.
Для человека, который без зазрения совести способен формулировать: "В элементарном хамстве по отношению к Марксу я мог бы обвинить каждого (!) второго (!), о нем высказавшегося за последние десять-пятнадцать лет", - для такого человека было бы естественно знать, что в "одном только первом тезисе о Фейербахе" еврей Маркс толкует не о "грязно-торгашеской" составляющей "всеобщего человеческого праксиса", а о практике в ее "грязно-еврейской форме проявления" (die Praxis in ihrer schmutzig-juedischen Erscheinungsform). Не надо править Маркса, товарищ Баллуев, не надо жеманства: покойный в этом не нуждался.
Из сказанного совсем не вытекает, что читатель не сумеет почерпнуть из книги Баллаева ничего полезного. Он только должен взять в толк, что польза эта никак не связана с оригинальностью авторской позиции по обсуждаемым вопросам. Полезными, например, являются расследования автора о "Немецкой идеологии" и его экспозиция проблемы идеологии в трудах Маркса: "Идеология есть иллюзорное представление о реальности, вызванное данной реальностью и включенное в нее. Нередко Маркс уточняет это общее представление словами о "перевернутом", "поставленном на голову" сознании". Тонкость, однако, состоит в том, что все ценное в данном изложении и еще многое другое содержится в давней статье Мераба Мамардашвили "Форма превращенная" в V томе "Философской энциклопедии" (1970), а до него - в книге Карла Корша "Марксизм и философия" (1924).
Или нельзя недооценивать той пользы, которую кроет в себе обращение автора к вопросу о конструктивной роли в "Немецкой идеологии" полемики Маркса с Максом Штирнером, издавшим свой коронный опус "Единственный и его собственность" незадолго до ее написания. Известная незадача Баллаева (удар со стороны классика) состоит в том, что эта работа уже проделана до Баллаева в классической работе Карла Левита "От Гегеля к Ницше. Революционный перелом в мышлении XIX века" (1939). Подобные пробы авторского пера можно было бы и умножить. Но главное очевидно и без этого.
Видимо, автор исходил при написании своей книги из поэтической максимы: "Нас мало, нас, может быть, трое, / Донецких, горючих и адских". Видимо, он считал ее отчаянно рискованным марксистским предприятием, на которое был способен решиться лишь он один. Видимо, отсюда умственный изоляционизм Баллаева, который не пошел во благо его произведению. Если марксизм сегодня и является чьим-либо достоянием, то достоянием мировой культуры, а не отдельных ангажированных лиц.
