Юлия Качалкина Виктор Кузнецов. Русская Голгофа. - СПб.: Издательский Дом "Нева", ОЛМА-Пресс, 2003, 512 с.
Неловко как-то в наши дни писать биографию святого: вроде бы должна получиться летопись, а среди монахов себя не числишь. Перетаскивать своего необычного героя в суетную мирскую биографию-монографию тоже не хочется. Потеряешь в глазах читателя при этом ореол значимости проделанного труда. Вот и получается, что святые были, есть и будут, но с жанром их "жития" большие проблемы. Не станешь же на манер болландистов из века в век издавать томами перечни их имен - вообще никто, кроме завзятых специалистов, читать не решится. Поэтому остается трудная грань, на которой и балансирует книга Виктора Кузнецова о последнем императоре русском - Николае II Александровиче. По правилам строгого Рима, канонизировать человека можно лишь за три совершенных им чуда. Причем каждый случай рассматривается особо и тщательно. В православии столь конкретно обозначенных критериев святости, кажется, нет. Старшего сына Александра III удостоили высокой чести носить над головой нимб прежде всего за мученическую смерть, а уж потом стали вспоминать, как много он на самом деле для своей страны сделал при жизни. Об этом - постоянная боль автора "Русской Голгофы", прорывающаяся прямыми выпадами в адрес современности. Ситуация-то с памятью - обычная. И Голгофа вообще для нас, русских, гора любимая. Мы очень любим ставить на ней кресты с нашими распятыми пророками. Художниками, писателями, царями┘ а потом кости Адама в тысячный раз сотрясаются в ее недрах, и идет по земле лихо и несчастье.
"Русская Голгофа" прикрылась глянцем с изображением Николая II. Но справедливее было бы поместить окрест него и тех, кто разделил с ним судьбу исхода отечественной монархии - Алисы Гессен-Дармштадтской (императрицы Александры Федоровны), великих княжон Татьяны, Анастасии и Марии, а также цесаревича Алексея. И еще - добрый десяток приближенных, включая ближайшую подругу императрицы Юлию Александровну Ден и младшую сестру Николая II Ольгу Александровну, чьи скандальные мемуары не дают покоя урапатриотическому сознанию Кузнецова. Великая княжна продиктовала их канадскому журналисту Йену Ворресу в 1960 году незадолго до смерти и была крайне скупа на похвалы державному брату, чем и провинилась.
Фактологическая канва книги удивительна: такое впечатление, что открываются какие-то шлюзы и из них сплошным потоком льются цитаты писем Александра III, его супруги Марии Федоровны, дневников Юлии Ден и самого Николая II, просто - выдержек из периодики того времени. В отсутствии фундаментальности автора упрекнуть нельзя и не нужно. "Русская Голгофа" - добротная литература факта. Странное такое жанровое образование. Николай Зенькович, постоянный автор этой серии "ОЛМЫ", определяет его как художественную обработку имеющегося (например, архивного) материала. Вот и Кузнецов "обрабатывает", попутно не забывая метать камешки в огород пролимоновской словесности, почему-то увязывая "подростков савенко" с членами краснопартизанского движения и другими "последователями екатеринбургских палачей". Злободневность, конечно, вещь хорошая, но ее не должно быть много. "Пиетические" книги всегда грешат преувеличениями и всякими смещениями смыслов во имя достижения пущих эффектов. Но нужно определяться: либо - про святого и тогда без злобы (потому что прощение - главный дар и возможно чудо того, кто призван церковью на вечное служение), либо про тех, кто его мучил. Но это уже отдельная литература, о ней не здесь.
Интересная черта кузнецовского повествования и в том, что оно строится по принципу повторения. То есть с самой первой страницы мы уже знаем о страшном конце монаршей четы, но все время отступаем вслед за автором в дни молодого счастья супругов - катаний на лодках и собирания луговых цветов. Эпохи в "Русской Голгофе" существуют параллельно и одновременно, отчего апокалиптический градус авторской мысли неизменно растет.
И вот к концу рецензии я поняла, почему книга смущает: она стыдит нас всех. Будто каждый убил Николая II лично. И, сидя в старинном гатчинском кресле последнего императора - так уж сложилась судьба, что оно теперь у моего письменного стола, - я не спокойна. И чувствую ветры Его Голгофы на своем лице.
