Русский след на плато Гиза

Не ошибусь, наверное, когда скажу: мечта всякого историка - увидеть человеческое лицо своей привередливой музы. Клио любит факт. Но Клио не против анекдота, а тем более - легенды или предания. Читатель же еще больше не против этого. Вот, допустим, святой Патрик христианизировал далекую Ирландию. Но как он при этом выглядел? Что ел, пил, носил и о чем шептала ему приозерная ольха в час молитвы? Вымысел? Почему бы и нет? Только вымысел правдоподобный.

Алетейевская серия "Vita memoriae" объединяет авторов именно по этому принципу романтического отношения к действительности. Строгих хронологий вы в ней не найдете. Грубо говоря, эти ладные книги в карамельных обложках не есть пособия по истории, соблюдающие букву науки. Это причудливые фантазии на тему. Очень личные, легкие и изящные - создающие атмосферу взятого в фокус времени или народа. И если относиться к ним именно так, то отпадет желание выставлять упреки: почему, например, нет географических карт, между тем как тот же самый Эдуард Шюре в поисках "Великих легенд Франции" путешествует ее дорогами, забредает даже в прибрежную Бретань и не скупится на восторги окрестных пейзажей? Хочется хотя бы примерно провести пальчиком его след на сетке широт и долгот. А карты нет. Да и иллюстрации похожи на предэкзаменационную ксерокопию конспекта. Где они - сочные глянцевые вкладки? И, конечно, не станешь вопрошать о сносках. Вот что такое "конкубины", "аркбутаны", "пребенды" и "перистиль"? Шюре, современник Ламартина, сентиментален, как Лоренс Стерн, и во всем - в соборах Страсбурга и Эльзаса, лесах древней Арморики (ныне - Бретани) и менгирах долин Карнака ищет присутствие кельтской души. Для него все эти "пребенды" привычны и понятны. Но сия экзотика все-таки требует комментария.

Другое дело - книга Шерковой и Беловой "Русские в стране пирамид". Тут вам и внушительная библиография, и подробные разъяснения относительно того, кто такие копты, чем иероглифика отличается от иератики и демотики и каково на самом деле название "Книги мертвых". Хотя предмет книги - следы русского присутствия в Египте за несколько веков, начиная со знаменитого похода Наполеона Бонапарта в страну фараонов, - позволял и ограничиться простым перечислением примет. Поменять бы выпускающих редакторов этих двух книг местами! Было бы дело.

"Великие легенды Франции" и "Русские в стране пирамид" - это антропология. Не масштаба Шпенглера, правда. И не будешь зачитываться ею, наподобие героини Робертсона Дэвиса, воскрешая в себе мистическое мироощущение средневекового человека. Это в обоих случаях попытка написать портрет целой нации - французов и русских - с привлечением местной мифологии и географии. Причем портрет рождается из контакта этой нации с соседями: русские потянулись к Египту еще в XVIII веке, а в николаевскую пору декабрист Гавриил Батеньков стал одним из первых популяризаторов системы Франсуа Шампольона по дешифровке египетской письменности. Рубежом Египта в России для Шерковой и Беловой стал Серебряный век русской культуры и, в частности, поездка Владимира Соловьева в страну Омона Ра, из которой он привез культ Прекрасной девы Радужных ворот - Исиды. Да-да. Той самой, что спровоцирует у Александра Блока философию Прекрасной Дамы, а Менделееву-Блок заставит жестоко страдать. Книга не дает ответа на извечный вопрос Мережковского о грядущем хаме. Однако она притягательна в качестве интересного обобщения. Книга-штрих - вот как можно определить ее характер.

Шюре, странствуя по землям Франции, борется внутри себя. Он и католик, и язычник одновременно. Да и трудно не стать язычником в стране, куда захаживали рыцари Круглого стола и чародей Мерлин! Последние главы "Легенд┘" - так это вообще рассказ о медитациях в друидических рощах Бретани с непременным появлением фей и прочей нечисти. И в каждом слове чувствуешь тоску Шюре об уходящих во тьму веков героях и властителях. В книгах Беловой и Шерковой этого остропсихологического момента нет. Может, потому, что не связаны они с Египтом кровно, а Шюре с Францией - более чем. Учиться истории по этим книгам нельзя. А вот памяти - очень и очень. Ибо память зачастую сохраняет жест, но навсегда утрачивает имя.