Синдром богомола

Роже Кайуа. Миф и человек. Человек и сакральное. / Пер. с фр. и вступ. ст. С.Зенкина. - М.: ОГИ, 2003, 296 с.

Два ранних, но значимых труда Роже Кайуа (1913-1978) - в юности сюрреалиста, затем эссеиста, ученого, члена Французской академии (1971) - вышли на русском языке в серии "Антропология/фольклор". Идейный контекст сочинений Кайуа задается творчеством его учителей, коллег и единомышленников: с одной стороны, это классик социальной антропологии Марсель Мосс, мифолог Жорж Дюмезиль и другие члены благопристойного научного братства, с другой - радикальные идеологи и писатели: Анри Бретон, Жорж Батай, Мишель Лейрис.

"Миф и человек" написан в 1937 году. Создавая оригинальную мифологическую концепцию, Кайуа демонстрирует широкую осведомленность в области этнологии, истории и социальных наук, однако не ограничивается общепринятым методологическим полем. Кайуа выходит за рамки гуманитаристики и прибегает к данным психоанализа, общей биологии и даже инсектологии. Попадая, таким образом, в положение "вне игры", Кайуа создает головокружительно захватывающие интеллектуальные романы, которые уже не подлежат суду по строгим академическим правилам.

Функция мифа, по Кайуа, - воображаемое проигрывание табуированных ситуаций: "мифология является столь волнующей для человека лишь постольку, поскольку выражает индивидуальные или социальные по своей структуре психологические конфликты и дает им идеальное разрешение". Мифологический герой при этом уподобляется преступнику - нарушителю узаконенных запретов, а ритуал именуется "дозволенным эксцессом". Тут Кайуа делает одно принципиальное дополнение: воображаемые в мифе ситуации "сверхдетерминированы" не только психологически, но и биологически. Желаете больше конкретики? Пожалуйста: самка богомола, пожирающая самца во время и после совокупления, - это "объективный" природный прообраз извечного страха мужчины перед женщиной. Отсюда - и "комплекс кастрации", и многочисленные, со знанием дела пересказываемые автором архаические мифы и экзотические обычаи.

Рассчитавшись с биологическими "сверхдетерминациями" мифа, Кайуа переносит свое внимание в сторону общества. От замешенных на мифологических дрожжах древнекитайских политических обычаев он, попутно коснувшись особенностей минойской культуры, переходит к детальному описанию литературной мифологии Парижа, которое неудержимо вызывает в памяти куда как более поздние работы Владимира Топорова и его последователей о "петербургском тексте". И снова - глобальный вывод: романтизм - "поэзия убежища и бегства", подлинной силой "порабощающего давления" (а в этом, по Кайуа, и заключается предназначение искусства) обладает только реализм!

Предмет второй включенной в сборник работы - теория сакрального. Интеллектуальная дерзость и страстность изложения, тщательно собранный фактический материал и блеск логических построений - всего здесь в избытке. Кайуа смело уравнивает святость и скверну как два полярных проявления сакрального - той силы, что противостоит упорядоченному ходу вещей и в то же время является его источником, вызывая и почтение, и страх, и даже брезгливость. Вслед за Эмилем Дюркгеймом он подчеркивает непроходимость границ между профанным и сакральным, их взаимную враждебность.

К работе прилагаются три написанные позже, уже в 40-е годы, научных эссе, которыми автор дополнил второе издание "Человека и сакрального". Полемизируя с Йоханом Хейзингой, Кайуа выводит игру из сферы сакрального. В войне же он видит "пароксизм современного общества" - аналог архаических празднеств: это тот "хронотоп", где сакральное выходит на первый план, сметая привычный уклад жизни: период не накопления, а траты, не диссоциации, а сплочения. Похоже, однако, что Кайуа собственный пароксизм по поводу войны выдает за фактическое положение дел: "...общество призывает всех своих членов сделать коллективный рывок, внезапно ставит их бок о бок, собирает вместе, дрессирует, строит в ряды, сближает телом и душой"┘ Не кроется ли под примеряемыми автором игрушечными доспехами "позитивного исследователя" юношеское упоение едва промелькнувшим отблеском истины?

Кайуа - сторонник "тоталитарного знания", его не интересует теория без практического приложения: "...нет ничего более обременительного и даже пагубного, чем бесполезная истина". Он профетически взыскует новой рациональности, нового искусства, нового человека, нового общества - да чуть ли не буквально "нового неба и новой земли"! Читателя не покидает ощущение, что сквозь толщу логических построений проступают контуры личного мифа Кайуа. Недаром он стоял у истоков Коллежа социологии - неформального сообщества, полагавшего одной из своих целей не что иное, как┘ собственноручное возрождение и распространение сакрального в нашем профанирующем мире.