Наталия Оосминская Шарль Моррас. Будущее интеллигенции / Пер. с франц. А.Руткевича. - М.: Праксис, 2003, 160 с.
В России имя Шарля Морраса (1868-1952) известно лучше, чем его творчество. В первой половине ХХ века он был деятельным публицистом и горячечным пропагандистом французской национальной идеи, а потому - частым заочным оппонентом русских философов Серебряного века, в частности, Бердяева. Но на русский его не переводили. Русская интеллигенция в переводах с французского не нуждалась, а советская даже читать его остерегалась: после Второй мировой войны Моррас был заклеймен как поборник фашизма и приговорен к пожизненному заключению. Власти, впрочем, дозволили ему умереть не в камере, а на больничной койке, хотя строптивый старик так и не отрекся от своих убеждений.
На самом деле ни фашистом, ни коллаборационистом Моррас не был. Да, выступал против коммунистов. Да, не любил голлистов. Но доносов не писал. С вишистским режимом не сотрудничал. У народных же мстителей глаза велики: взлелеянную Моррасом мечту о реставрации французской монархии они приняли за фашистствующую пропаганду национал-тоталитарного режима.
"Будущее интеллигенции" - работа ранняя, 1905 года. Но уже по ней видно, что к чему в политической доктрине Морраса. Кровь и Золото - два противоборствующих начала, две, лучше сказать, стихии. Кровь олицетворяет родовое достоинство, национальное величие, стабильный уклад, цивилизацию. Золото - социальную дезинтеграцию, национальную индифферентность, всесилие денег, индивидуалистический разброд. Царство Крови - это монархия. Царство Золота - демократия. Торжество Крови - это старая добрая Франция. Торжество Золота - это постреволюционное настоящее и неотвратимо наступающее будущее. Рыцарская честь велит Моррасу противостоять этому будущему: если не победить, то хотя бы не быть побежденным.
Что Моррас подразумевает под интеллигенцией? "Мы говорим об Интеллигенции так, как о ней говорят в Санкт-Петербурге, то есть о ремесле, о профессии, о партии Интеллигенции", - замечает он во вступлении. Однако на самом деле говорит об интеллигенции в несколько ином смысле, нежели это принято в России. Он пишет "о роде пишущих людей", то есть о литераторах. О писателях в первую голову.
Умелый публицист, Моррас разбивает текст на три части, по названиям которых читатель должен выстроить траекторию социального восхождения и нисхождения литераторов: часть первая - "Величие и упадок", часть вторая - "Затруднение", часть третья - "Порабощение". В первой речь идет о безмятежной славе поэтов Старого режима, не претендующих на политическое влияние, и о диктатуре Слова, проложившей сладкой риторикой тропу к гильотине. Во второй - о материальном и социальном преуспеянии писателей в век материального прогресса, когда литература, подобно промышленности, перешла от мануфактуры к серийному производству. Третья часть описывает бедственное положение литературной критики на рубеже XIX-ХХ веков: пасуя перед экономической мощью плутократии, Интеллигенция ей продается. "...Чем выше номинальное влияние Интеллигенции и Мнения вместе с прогрессом демократии, тем больше они утрачивают подлинный авторитет и истинное уважение". Новые хозяева платят интеллигенции, но, платя, в грош ее не ставят. Причины этого падения Моррас видит в отсутствии "хорошо организованного государства": "Настоящее французское государство смогло бы контролировать свою прессу и правильно ее направлять. Нынешнее плебисцитарное государство всегда от нее будет больше или меньше зависеть... Пресса стала промышленной силой, машиной для заработка денег и их проедания; это - механизм без морали, без отечества и без сердца". Сгущая пессимистические краски, Моррас завершает свой анализ призывом: "Во имя разума и природы, в согласии с древними законами вселенной, ради спасения порядка, ради выживания и прогресса оказавшейся под угрозой цивилизации все, кто не утратил чувство надежды, собираются на корабль Контрреволюции".
В этой пламенной риторике можно увидеть самые разные вещи. Противники демократии углядят в ней бодрящее обличение псевдосвободы слова. Поборники либеральных ценностей, напротив, - профашистскую пропаганду сильного национального государства. Однако более трезвый ум обратит внимание на другое: на бесхитростную веру Морраса в абстрактное человеческое достоинство и на множество противоречий, которыми грешат его исторические реконструкции. Так не лучше ли отложить в сторону ярлыки и признать, что несвоевременный роялист Шарль Моррас был просто-напросто утопистом, которого конкурирующая идеология сделала козлом отпущения своего неблаговидного прошлого? А его опыт учит нас только тому, что утопия и иллюзия часто не так уж далеко отстоят друг от друга.
