Не "моя маленькая" Сонечка

Галина Бродская. Сонечка Голлидэй. Жизнь и актерская судьба. - М.: ОГИ, 2003, 464 с.

Перед автором, Галиной Бродской, стояла непростая задача: надо было удержаться от сентиментального любования героиней, от влияния цветаевской "Повести о Сонечке".

Здесь - другая Сонечка. Не "моя маленькая".

В книге возникает, скажем так, параллельная интрига. Разлад между неправильностью, особостью Сонечки, ее невозможностью вписаться в ансамбль, ее нестандартностью и тем, что обыкновенно представляют как удачно сложившуюся жизнь в искусстве - загадка несоответствия, - не только и не столько драма актерской недореализованности.

Голлидэй была из редкой породы женщин-актрис, которые "природно себя играли". Обладала даром некоего органического бескорыстия и исповедальности. Даром самопожертвования как основы жизни и игры на сцене.

Бывают писатели одного произведения. Сонечка Голлидэй - актриса одной роли. В Настеньке из "Белых ночей" она "сказалась вся". Знаменитый спектакль Второй студии МХТ возникает в книге театральным парадоксом. В триумфальном успехе спектакля 1918 года, режиссерски придуманном для начинающей актрисы самим Станиславским, скрыты по меньшей мере две причины будущего ее неуспеха, существования в театральном искусстве как актрисы - внутренней эмигрантки. Это, во-первых, абсолютная слитность с героиней Достоевского, стихийная сила искренности, открытости, а значит - уязвимости. И, во-вторых, кинематографический крупный план, необычная форма сценического высказывания. Галина Бродская (вслед за Наталией Крымовой) связывает с этим спектаклем идею возникновения в русском сценическом искусстве Театра одного актера. Не случайно первым, кто почувствовал необычность такого исполнения, был Владимир Яхонтов. Его жизнь в искусстве вдохновили не только уроки Вахтангова, Художественного театра, но и уроки Сонечки Голлидэй. Театр одного актера, женщина-театр не вписывались в любые режиссерские эксперименты. Позже актриса ушла во внутреннюю эмиграцию не потому, что нечего ей было играть. Так поэты-романтики уходят в мир грез.

В парадоксальном столкновении этой женщины с театром "виноваты" не катаклизмы истории. Точнее, не только они переламывают ее актерскую судьбу. Кризисной точкой отторжения ее театром, главным конфликтом сюжета о несовпадении стал конфликт с Надеждой Бутовой.

Бутова написала письмо Станиславскому и Немировичу о небрежном отношении Голлидэй к роли в "Синей птице". Это - 1918 год. Трехсотое представление. Конкретный, незаметный, кажется, случай театрального закулисья впервые вписан в исторический период перехода МХТ к "новой жизни". И "период", и сам факт письма одинаково "виновны" в перемене актерского счастья Сонечки. Станиславский привел ее в театр - он же не простил ей "измены". А Софья Евгеньевна просто не успела загримироваться.

Будто бы случайно сам театр в разных ситуациях у разных режиссеров не желал принять ее, ответить искренностью на искренность. Такая стихия любви, какою была одарена Софья Голлидэй, неизбежно провоцировала стихию безлюбости, разжигая ее, безлюбости, инстинкт самосохранения.

В книге выстраивается скрытый конфликт женщины-актрисы с театром как агрессивной силой. Сонечка была со всех сторон уязвима.

Доказательство - ее письма.

Ее ошеломляющие строки к Станиславскому или Захаве - крик, вопль: "Возьмите меня к себе!"

Бродская впервые восстанавливает дотеатральный период жизни Сонечки. Письма хранят обертоны ее голоса, ее интонации. Она везде искала поэтический ритм, острую, всегда ранящую музыку любви. Быть может, поэтому даже пунктуацию отвергала, подчиняя "линеечки слов" этому ритму и этой музыке. Ее письма - эпистолярная проза. Интонационная тире-система Голлидэй сродни поэтическому языку Цветаевой.

Бродская отмечает, что нередко Цветаева просила у подруги "взаймы" речевые обороты или метафоры. А "Повесть о Сонечке" во многом Мариною просто записана. Как поток сознания - чувств, слов, образов, припоминаний - героини, спровоцированный ей самою. Однако ни в писательстве, ни в ролях поэтического театра, которые, рассчитывая на индивидуальность "опасного ребенка", писала Цветаева, Сонечка не состоялась. Равно как и Марина - не драматург по преимуществу (несмотря на созданные ею великолепные пьесы). "Дело актера и поэта - разное... Поэт - уединенный, подмостки для него - позорный столб┘ Актер - для других, вне других он немыслим┘"

В письмах людям, которых Сонечка любила, важна деталь, помогающая приблизиться к разгадке ее несоответствия, к тому, как уживалось в этой женщине несовместимое. Многие из писем заключаются прощальным, прощающим, художественно совершенным жестом: " - Беру - нежно, осторожно Вашу руку в свои - и говорю Вам - все то - хорошее, мягкое, бережное, внимательно-ласковое - тихое и нежное - что говорят, когда - прощаются, когда любят, когда благодарят.

Храни Вас Бог".

Жест - беру Ваши руки в свои и - продолжение трудного созревания ее души, бесконечно вырабатывающей энергию материнского жаления, нежного, какого-то общесемейного покоя, когда живут атмосферой тепла и доверия, а не боли. И сам мир, жестоко унижающий ее нелюбовью и поэтому уничтожающий, - она ласкает, тихо баюкает, лишая его безлюбости. Она играет все ту же Настеньку - творит вокруг себя пространство любви. Уже нет крика отчаяния, когда она металась, боялась одиночества, рвалась во все двери в поисках взаимного доверия, а по сути - в поисках жесткой мужской власти, театральных, режиссерских рамок. Формы для стихии бесформенности. Есть единственное, бескорыстное желание тратить, растрачивать все свои превращения.

Сонечка никогда не играла чеховских женщин. Никто не видел ее чеховской. Бродская ставит героиню книги в ряд с Ниной Заречной, Прозоровыми и даже Аркадиной. Уместные эти сравнения, собственно, и придают книге художественную завершенность. Становится очевидно: Сонечка несла свой крест и веровала. Сонечка, неудачница по бытовым меркам, предстает в книге смиренно-сильной, первой среди прославленных подруг: Цветаевой, Аллой Тарасовой┘ Они оказываются в ее тени. Неожиданность возникшего "наоборотного" эффекта справедлива. Последние будут первыми. Не случайно Цветаева, первая среди первых, в конце жизни разрешила себе усомниться

А может, лучшая победа

Над временем и тяготеньем -

Пройти, чтоб не оставить

следа,

Пройти, чтобы не оставить

тени

На стенах┘

В мире, где забыто, кто призывает, Сонечка, не изменившая собственной природе, не была нужна.