О природе цитаты

В эпоху всеобщей помешанности на цитате и цитатности нелишне будет объясниться. Ну, разумеется, цитата есть кусок чужого текста в своем. И если по содержанию она, несомненно, отсылает к предшествующему тексту, то по форме она никуда не отсылает. Она есть некое событие в самом тексте.

Что считать единицей цитаты? Слово? Высказывание? Его часть? В отношениях тютчевского и мандельштамовского "Silentium" вообще нельзя понять, что там цитируется. И таких случаев большинство. Цитата - всегда рикошет. То есть в результирующем тексте всегда смещение, косоглазие и сдвиг значений. А может ли цитатой быть рифма? А размер? Нет никаких причин считать цитатой одну часть текста и не считать другую.

К тому же, отсылая к другому тексту, предшествующему или сосуществующему, мы этим и ограничиваемся в понимании того, что происходит на самом деле ("Это из Байрона..." или "набоковская аллюзия на стихотворение Баратынского..."), что является, по сути, чистейшим редукционизмом. И потом мы наивно исходим из того, что по авторской воле ее может не быть, а цитата - это то, чего не может не быть. И то, что в конечном счете цитируется, должно восприниматься в последовательности его самого, а не в последовательности причины. В цитате речь идет не о содержании, которое поддается ментальному развитию, а о самом ее существовании. И делу не поможешь оговорками типа: "Набоков переосмысляет Баратынского"; "в новом контексте появляются новые значения" и т.д.

В цитате - не наращение значений, а что-то совершенно другое, и это что-то происходит как действие, как акт. Гете писал Цельтеру: "Если ты прочтешь эту книжицу ("Метаморфоз растений") в спокойное время, то принимай ее символически и представляй себе всегда какое-нибудь живое существо, которое, постепенно развиваясь, образует себя из самого себя". Цитата - живое событие текста, образующего себя из самого себя.

И она не на другой текст указывает, а на способ бытия этого текста. Она для нас в традиционном описании - всегда какая-то аллюзия, реминисценция, ассоциация. Скажем, запах сырости у Пруста ассоциируется с "женщиной в розовом", потом с Альбертиной и т.д. Или: цветы, испытанные в Бальбеке, позволяют потом воспринимать и переживать цветы, увиденные в Париже. Но здесь нет никаких ассоциаций. Ассоциировать некому. Ведь ассоциируем мы актами понимания и сравнения. Должен быть кто-то, кто сравнивает запах уборной с комнатой "женщины в розовом" или цветы в Бальбеке с цветами в Париже. Нет этого субъекта, а есть некое бессубъектное сознание. И то, что нам кажется ассоциациями, есть испытания, реальные события, где одно событие вложено в другое.

Распознавая что-то как цитату, мы удваиваем... В каком качестве? Что прибавляется? Какой-то формальный элемент, потому что содержательным образом не прибавляется ничего. Цитируемое слово выдавливает себя. Куда? В метаязыковую область. Оно слово слова, вернее - слово самого себя. Это слово, которое утверждается в своем бытии. Акт речи, отменяющий речь, и есть мысль. Таким образом, цитата обращена не от себя, как в постмодернистском дискурсе, а принципиально на себя, она - результат заботы о точности авторского кода. Розанов говорил: "Мережковский всегда строит из чужого материала, но с чувством родного для себя". Одной своей стороной это чувство родного для себя обращено к бесконечности литературного существования, а другой - к бесконечности творящего "я", постулируемого бытием сущностного присутствия. Обращенность на себя происходит на определенном основании. Каком? В языке есть все, потому что он безразличен к содержанию. Более того, в языке могут происходить события, источником которых будет сам язык. Но текст не рождается из текста; слово, даже многократно повторенное, не рождается из слова. Источник и основание иные. Основание не натурального свойства, это не конечный объект, а некоторая деятельная плоть мысли, которая отличается от собственного описания в языке. Когда это есть, нельзя отыграться цитатой, спрятаться за нее, она - на этой оси невербальных деятельных состояний. И только здесь истина.