Батюшков как точная наука

Игорь Пильщиков. Батюшков и литература Италии: Филологические разыскания / Под ред. М.И. Шапира.- М.: Языки славянской культуры, 2003, 314 с. (Philologica russica et speculativa; T. III).

Господин Пильщиков, как и его партийный редактор Максим Шапир, с которым они издают журнал "Philologica", - последние романтики точного литературоведения (наука может познать истину, наше дело правое, точность превыше всего и т.д.). Подзаголовок издания (в приложение в нему и вышла книга) "Журнал русской и теоретической филологии" звучит как "Министерство мясной и деревообрабатывающей промышленности". А как вам, если старушка муза приглядится, такое: "Журнал мордовской (татарской, коми-пермяцкой и т.д.) и теоретической филологии"?

Если Батюшков - "пионер нашей итальяномании", то Пильщиков - всего этого дела классический коммунист (из камня его гимнастерка).

Пильщиков - бес точности. Наивный позитивизм с желанием одним шагом достигнуть предела мира возможен только при одном условии - тотальной мистифицированности самих условий, на которых строится описание.

Живой интерес к "тексту как целому" - это, так сказать, подмосковные вечера пильщиковского подхода к предмету, они, конечно, любы и дороги, но если б знали мы, если б знали...

В книге не сыскать ни одного такого целого. Винокурение "исторически достоверного толкования текста" - дело прибыльное, вот только осталось разобраться с ценообразованием. "Нет, я готов, - как сказал бы Пятигорский, - но вы сначала сконструируйте мне историю, а потом к ней переходите!"

Как короленковский мельник про Киев, "педантичный полиграф" Пильщиков про смысл слыхал, но не видывал. Между тем из предисловия выходит, что у него будет тильки про Киев, и по-рембрандтовски зримо. Текст - манифестация культуры? Не тут-то было. Текст - в своем уме. Он только может (и с весьма ограниченной точки зрения) рассматриваться в таком качестве. Текст мог бы сказать словами своего автора: "Я ничего не выражал, не отражал, не отображал, не изображал". Какие там манифестации! Но пильщиковскому натурализму чужды такие тонкости, не зря же он гордо называет себя естественной наукой. Как и его мифический близнец Шапир, он совершенно искренне думает (до сих пор!), что литература - это объект (упаси боже, я не говорю, что это субъект). Методология: от Якобсона до Кобзона.

Исполненные интриги и трудолюбия разыскания источников бесчисленных цитат, аллюзий и реминисценций не избавляют автора от банальности выводов, вроде: "От Батюшкова Пушкин унаследовал уважительное признание заслуг Петрарки перед итальянской и мировой культурой" или: "Так мы лишний раз убеждаемся в том, что наличие отдельных конвергенций между текстами не может служить надежным доказательством "литературного влияния" (и почему литературное влияние - в кавычках?). Анализ Тассо и Петрарки несколько омрачен постоянными спорами с какой-то Гороховой.

Весь этот апофеоз аскетической объективности - естество и плоть смешного человека, оплакивающего свою потерянную прекрасную половину и изживающего посредством квазинаучных описаний свои смешные состояния и сладость нереализованных желаний (шоко-пай-терапия).

Автор - большая умница, но вот беда - величина этого многоязычного ума вдолблена в пирогу какого-то бесконечного туземного бухучета. Это не оригинальный труд, а "комментарии" и "материалы к..." с жирными египетскими тенями примечаний и чисто русских приписок.

Пильщиков, как Гаврила Ардалионович Иволгин, смертельно боится одного - оказаться обычным, простым человеком, прослыть неоригинальным. Таков он и есть, наш Поллукс.