Юрий Кувалдин Солженицын напечатал во все еще продолжающем тлеть на деньги налогоплательщиков советском "Новом мире" (# 4, 2003), основанном коммунистами для борьбы со Словом, статью "Двоенье Юрия Нагибина". Поскольку я считаю Нагибина выдающимся писателем, то тот, кто поднимает на него руку, становится моим если не врагом, то оппонентом, расписывающимся в том, что не понимает искусства прозы. Солженицын это непонимание с завидным упорством демонстрирует уже несколько десятилетий. С того самого времени, когда началась под руководством Твардовского и быстро кончилась со смертью последнего его художественная полоса. Я имею в виду повесть "Один день Ивана Денисовича" и несколько примыкающих к этой повести рассказов, ни один из которых по изобразительным средствам, то есть по художественному мастерству, не дотягивает до рассказов Нагибина, хотя бы до "Зимнего дуба". К тому же я знал Нагибина лично, сиживал с ним за одним столом, получил из рук в руки для издания его потрясающий по силе искренности, даже саморазоблачения (что является высшей оценкой писателя) "Дневник".
Для начала скажу откровенно, что, как бы кто-то того вожделенно ни хотел, самого Солженицына по части художественной прозы я давным-давно не числю. Если он выпускает двухтомник "Двести лет вместе", то он, мягко говоря, не совсем отчетливо представляет себе роль и значение художественной литературы, которая, как и религия, работает в образах. По моим подсчетам, вместе мы, люди (а человечество вообще едино!), минимум более пятидесяти тысяч лет (беру условно от первых иероглифов). За примером далеко ходить не приходится. Отчество Солженицына - Исаевич, и оно на еврейском звучит как Йешайаху (пользуюсь трехтомным "Библиологическим словарем" отца Александра Меня, изданным совсем недавно). Йешайаху один из величайших пророков Ветхого Завета родился в Иерусалиме (Ершалаиме) в аристократической семье около 765 года до новой эры. Так что понятно, сколько сам Исаевич ходит "вместе". Видение, призвавшее Исайю на проповедь, посетило его в храме, где ему явился Йаху (Ях - Бог египтян, Яхве - единый Бог иудеев - Йаху, христиан - Иисус /Йехошуа - спасение Яхве/ и мусульман - Альйаху), то есть Господь в облике небесного царя, престол которого был окружен огненными существами - серафимами (на древнееврейском сараф - палящий, ср. сарафан). С этого времени Исайя целиком посвящает себя служению Слову Божьему.
Слово есть материал писателя, как для художника краски, и писатель должен знать, когда, почему и где заговорила материя. Это величайшее событие в истории развития человечества. С этого взрыва и началась литература, составной частью которой является религия. Даже из этого малого примера видно, что русский (от греческого Hieros - священный, божественный, сначала старославянский, затем церковнославянский, древнерусский - язык богослужебных книг и церковных культов) язык имеет прямое родство с древнееврейским (ханаанейским, арамейским, иудейским). Древнееврейский (язык Библии, Ветхий Завет, XII-III вв. до н.э.) же взращен в самой дальней глубине веков в Египте иератическим (тайным, языком жрецов и фараонов) письмом, древнеегипетским (XXXX-XXX вв. до н.э.). Гениальный Жан Франсуа Шампольон, первым расшифровавший иероглифы, указал на рождение языка в Египте. Именно из Египта и начал, если так можно сказать, язык шествовать во времени по всему миру: иероглиф, древнеегипетский, китайский, финикийский, арамейский, коптский, санскрит, греческий, русский, латинский, западноевропейские, арабские и т.д. На мой взгляд, цель русского языка заключается в интеграции всех мировых языков, стартовавших в Египте, в один мировой язык, понятный всем людям Земли. Что там рассуждать об Исайе, когда такие родные нам имена, как Иван да Марья, - иудейские. Короче говоря, Библия - наш дом родной.
Нагибин никогда не был национально замкнут, это был человек широких взглядов, высокой культуры, он прекрасно разбирался в живописи и музыке, в театре и кино, даже был страстным футбольным болельщиком, чего недостает многим нашим писателям. Как ребенок, он искренне радовался каждому новому таланту в литературе. Именно Нагибин открыл и пробил первую публикацию выдающегося художника слова Юрия Казакова. Нагибин прекрасно знал творчество гениального Андрея Платонова задолго до публикации его "Чевенгура" и "Котлована", был на его похоронах в 1951 году на Армянском кладбище.
Солженицын все время вязнет в мелочах, в нанизывании одной бирюльки на другую, отчего создается впечатление, что он не видит общей картины движения художественной литературы и не хочет видеть ее. Это тяжелый, монологичный, одномерный человек (использую терминологию американского философа Герберта Маркузе, который в книге "Одномерный человек" исследует превращение свободного человека в социальную функцию), говорящий без умолку, не дающий собеседнику вставить слово. Солженицын создает атмосферу обвинения и комиссии по расследованию, а стиль его напоминает протокол следователя, замусоренный придуманными мертвыми словами, создающими завалы, какой-то бурелом, через который невозможно пробиться к смыслу.
Но главное, Солженицын, как мне кажется, не понимает, что такое любовь, и вряд ли интересовался Фрейдом и эдиповым комплексом. Хотя сама его фамилия, на мой взгляд, призывает к эротической открытости, к тому, чтобы идти жениться, как будто он сам шел жениться, но об этом у него ни слова. Это человек, который пишет и не понимает, что он пишет, но все продолжает писать, не ведая, что истинное мастерство иногда заключается в очень простом действии - вовремя поставить точку. Искусство прозы полифонично, даже симфонично, где звучат многие голоса, где автор выступает и в роли дирижера, и в ролях персонажей. Автор многолик, а не "двоичен", каковым называет Нагибина Солженицын. Нагибин, как истинный художник, многолик, он царь и раб, он Бог и он червь, он скоморох, и его клоунада напоминает об освежающем ветре мыслей Ницше.
