Петр Резвых Пьер Бурдье. Политическая онтология Мартина Хайдеггера. / Пер. с нем. А.Бикбова, Т.Анисимовой. - М.: Праксис, 2003, 269 с.
Как и всякое судебное разбирательство, так называемое "дело Хайдеггера" стремится к разбуханию. Тяжба по обвинению знаменитого философа в сотрудничестве с нацистами длится уже более полувека, книгами на эту тему можно заполнить не один стеллаж, но ни окончательного вердикта, ни даже относительной ясности не предвидится.
Модный ныне в России французский социолог Пьер Бурдье в 1988 году решил пополнить материалы скандального "дела Хайдеггера" еще несколькими сотнями страниц. Учитывая особое, привилегированное значение Хайдеггера для французской философии, нельзя не увидеть в намерении социолога Бурдье отнюдь не только научный интерес. С одной стороны, он явно рассматривает дискуссию вокруг Хайдеггера как выражение соперничества между философией и социальными науками: в глазах Бурдье философы определенно стремятся присвоить себе монополию на "правильное" понимание хайдеггеровской мысли, и "Политическая онтология Мартина Хайдеггера" ставит правомерность такого присвоения под вопрос. С другой стороны, огромный авторитет Хайдеггера, как и всякий авторитет, не может не быть вызовом для мыслителя, посвятившего свою жизнь критике идеологии. Наконец, нельзя не вспомнить и о традиционном немецко-французском агоне, во многом определяющем духовную атмосферу послевоенной Европы. Так что, называя книгу сугубо научным экспериментом, автор, конечно, лукавит.
Вместе с тем Бурдье вполне корректен, обозначая свою книгу как "упражнение в методе". Потому что никаких новых фактов книга не содержит, и ее предполагаемая оригинальность должна заключаться именно в предложенном методе. Именно он, как заверяет Бурдье, позволяет социологу увидеть то, что скрыто от глаз цехового философа. Что же это за чудодейственный метод?
Стратегия, избранная Бурдье в "деле Хайдеггера", полностью определена его общетеоретическими принципами. Его, конечно, интересуют факты. Но это вовсе не биографические обстоятельства взаимоотношений Хайдеггера с нацистским государством, о которых так подробно пишет, например, Сафрански. Бурдье занимает другое - идеологическая подоплека самой философии Хайдеггера, то есть возможность оценить содержание его отвлеченных построений как нацистскую философию. Для решения этого вопроса Бурдье подвергает "двойному, неразделимо политическому и философскому, чтению" тексты Хайдеггера, фундаментальной характеристикой которых считает "двусмысленность".
В основе этой идеи - теория Бурдье о так называемых "полях". Политика, образование, наука, философия, журналистика и т.д. - это системы силовых отношений, внутри которых люди действуют. Их Бурдье и называет полями. Текст - это тоже действие. Чтобы его прочесть, надо проследить отсылки к тому или иному полю. Бурдье предлагает поместить размышления Хайдеггера в несколько разных контекстов и посмотреть, какой смысл они приобретают в каждом из них.
Результат этой процедуры на первый взгляд выглядит очень эффектно. Бурдье оперирует тремя контекстами - политическим, университетским и собственно философским. Внутри каждого из них он находит "общую идеологическую матрицу, систему общих схем, которые под покровом бесконечного разнообразия порождают общие места, совокупность приблизительно эквивалентных оппозиций, структурирующих мышление и организующих видение мира". Для социологического подхода этот прием неизбежен: если всюду искать отношения сил и влияний, то без оппозиций не обойтись. Затем Бурдье выделяет основополагающие оппозиции в текстах Хайдеггера, а потом накладывает их на оппозиции разных полей в поисках "структурной гомологии". И, конечно, находит.
Так получается, что хайдеггеровская критика "беспочвенности" - сублимированный антисемитизм, а противопоставляемая ей "укорененность" соотносится с аристократизмом расы; что его "das Man" - не что иное, как форма выражения типичной для интеллектуала той эпохи ненависти к человеку толпы, роднящей Хайдеггера с Эрнстом Юнгером и Освальдом Шпенглером; что за антитезой "подлинности" и "неподлинности" проступает нацистская "героическая философия презрения к смерти", и так далее. Герменевтические прозрения сыплются как из мешка, и читатель не успевает заметить, насколько зыбка почва всех этих смелых интерпретаций. Ведь на соответствующем уровне абстракции "структурную гомологию" можно найти между любыми парами противоположностей - на то они и противоположности. Было бы желание.
Однако главный трюк, проделанный Бурдье, состоит в другом. Предлагая нам остроумно методически выстроенную процедуру чтения текстов Хайдеггера, он пытается убедить нас, что стоит только зеркально перевернуть эту схему - и мы получим адекватное изображение механизмов их написания. Именно поэтому Хайдеггер предстает в книге этаким бессознательным хитрецом, мастером двусмысленности: делая вид, что говорит о возвышенном, он на деле (сам того не зная) продолжает говорить о вульгарном, постоянно предостерегая от вульгарного прочтения и оставляя таковое на совести читателя.
Вся книга Бурдье построена на этой едва заметной подмене, систематически выдающей логику чтения за логику письма. Так в очередной раз подтверждается старая истина: чей бы портрет ни создавал автор, всегда получается автопортрет.
