Протоколы французского мудреца

Сергей Фокин. Философ-вне-себя: Жорж Батай. - СПб.: Издательство Олега Абышко, Алетейя, 2002, 320 с.

В том обстоятельстве, что книга "Философ-вне-себя: Жорж Батай" выходит в свет только теперь, сказывается непритворная скромность автора. Имя Сергея Фокина прочно ассоциируется с именем Жоржа Батая уже по крайней мере лет восемь - со времени выхода в свет книги "Танатография Эроса", впервые давшей русскому читателю возможность составить себе более или менее внятное представление об одном из самых спорных, парадоксальных и провокационных мыслителей ушедшего века. Однако, тщательно отшлифовывая каждую фразу русского Батая, Фокин не спешил предъявлять публике самого себя в качестве знатока, толкователя, интерпретатора. Как будто не хотел оказаться в ложной роли, опережая своими пояснениями первую встречу читателя с текстами самого Батая. Как будто ставил долг популяризатора и просветителя выше исследовательских амбиций. Зато теперь Фокин получил возможность высказаться о своем герое, не разменивая плоды многолетнего труда на статейные мелочи.

"Философ-вне-себя" - это не биография. Ни скандальной хроники, ни подробностей частной и интимной жизни здесь не найдешь, даже сугубо официальные биографические данные сведены в ней к необходимому минимуму. И это правильно. Ведь жизнь мыслителя никогда не равна ни последовательности ситуаций и событий, ни сумме текстов. Жизнеописание философа - это всегда описание приключений мысли. Даже если обстоятельства, эту мысль к жизни вызвавшие, самые что ни на есть экстраординарные.

По части экстравагантных поступков и шокирующих жестов письма с Батаем, конечно, мало кто сравнится. Бесстрашие перед лицом крайности и неистребимая настойчивость в преступании всяческих границ стали для него единственным символом веры. Чего только стоят его непристойные романы, названные за неимением подходящего слова "порнолатрическими", его бесчисленные сальто-мортале в политике, неизменно уводившие по ту сторону "правого" и "левого"! А уж рядом с организацией тайного общества "Ацефал", целью которого было ни много ни мало основание новой религии смерти с человеческими жертвоприношениями, блекнут самые дерзкие замыслы самых отчаянных авангардистов. Однако в этих на первый взгляд хаотичных внутренних движениях Батая проступает ясно прочерченная стратегия опасного эксперимента по установлению границ человеческого. Именно как тщательно составленные протоколы этого эксперимента и следует читать все, что он написал.

Разобраться в этих протоколах непросто. Для этого требуется знать много такого, что в них не говорится. Именно поэтому Фокин не завлекает читателей биографической клубничкой, а неспешно разъясняет отношение Батая к сюрреализму и связь его исследований с развитием этнографии, ставит его политические метания в контекст истории левого движения. Так что книгу Фокина можно было бы по аналогии со знаменитым курсом лекций Кожева назвать "введением в чтение Батая". Жанр этот, давно нашедший свое законное место на европейском книжном рынке, в России все еще в новинку. У нас никак не привыкнут к мысли, что задача книги о философе - не заменить его тексты самодельным адаптированным пересказом, а побудить читателя к нередко трудному чтению и помочь ему освоиться в незнакомом мире.