Война не объявлена, или Смерти нет

За последние четыре года теракты происходят столь часто, что невольно выстраиваешь зловещую периодичность: как наступит осень, как вернутся отдохнувшие семейства в родные пенаты, как войдет жизнь в привычную колею буден - так эта мирная будничность взлетает на воздух. 9 и 12 сентября 1999-го - жилые дома в Печатниках и на Каширке, 11 сентября 2001-го - нью-йоркские близнецы, на прошлой неделе - заложники на улице Мельникова. "Пора бы уж привыкнуть", - мелькает где-то на задворках устрашенно-утомленного сознания. Но привыкания, конечно же, не происходит. Теракты - как и всякая мысль о внезапной, беспричинной смерти - в обыденное сознание не вмещаются и сознанием вытесняются.

Обыденность по определению риска не знает: мирный житель мегаполиса, кто бы он ни был - служащий, рабочий или телезвезда, - не видит перед собой реальности смерти и не наделяет ее отчетливым смыслом. Война ведется в Чечне. Кто знает, кем и зачем? Мы, мирные граждане России, на 60% пацифисты. Мы войны не выбираем, политических решений не принимаем и на политические решения влияния - кто бы сомневался? - не оказываем. Мы живем с гипотетическим пониманием того, что когда-то умрем. Но кто знает, когда? Новые технологии позволяют регенерировать органы, в Америке практикуют заморозку тела с прицелом на воскрешение. До бессмертия человечеству остался один шаг.

Но, как говорил известный булгаковский душевед и душегуб, проблема не в том, что человек смертен, а в том, что человек внезапно смертен. К этому сверхцивилизованный человек ХХI века оказывается не готов. Смерть, застающая мирного жителя врасплох, вне зоны риска - даже не за рулем автомобиля, а в офисе или в театральном кресле, - это игра не по правилам. Несанкционированное, контрабандное "memento mori" нашего времени. Мы его в дверь, а оно через трубу.

Говорение о терактах - говорение принужденное. И, как правило, оно оборачивается такой же формой вытеснения мысли о смерти, как и простое ее забвение.

Сегодня высказываний по поводу терактов накопилось уже на целую антологию: не в пример России Америка и Европа выработали целую индустрию культурологического анализа 11 сентября. Некоторые тексты уже переведены и у нас, к примеру Славой Жижек. Более общо с "мировой культурологией терроризма" отечественные читатели могут ознакомиться по книге Михаила Рыклина "Деконструкция и деструкция", вышедшей месяц назад в издательстве "Логос". Там в заключительной главе "Apocalypse now?" приведены - в добросовестном пересказе - мнения главных интеллектуалов Европы и Америки насчет нью-йоркского теракта. Жак Деррида, Жан Бодрийяр, Поль Вирилио, Славой Жижек, Ричард Рорти, Сюзан Бак-Морс, Борис Гройс - кого еще может желать услышать просвещенный обыватель, чтобы вновь свести концы с концами неожиданно разомкнувшегося мира?

Диапазон мнений широк: от гимна Ричарда Рорти победному глобалистическому шествию до философского экстаза Жана Бодрийяра перед лицом настоящего События. Это, впрочем, два экстремальных полюса. Чаще услышишь другое: проблемы терроризма как такового не существует, существует проблема панамериканизма, глобализма. Терроризм - раковая опухоль постиндустриального общества, излечиться от которой нельзя, не ампутировав какие-то - возможно, даже жизненно важные - органы. И т.д. и т.п.

На фоне идейных/идеологических схождений и расхождений - два устойчивых, по-вагнеровски нагнетаемых лейтмотива: а) сращение терроризма (читай смерти) и искусства и б) апокалиптические прогнозы. И в этом отношении название "Apocalypse now?", выбранное Рыклиным для своего дайджеста, - это 100-процентное попадание в мифологию террористического глобализма. Оно отсвечивает сразу обеими аллюзиями: на проблему соотношения террора и искусства (все знают киношедевр Копполы) и на массовое предощущение Армагеддона.

Но и то и другое, повторюсь, не более чем хитроумный способ обыденного сознания увернуться от неотвратимого вмешательства Потустороннего в привычную колею жизни.

- Как так? - спросите вы.

Да так, что обыденному сознанию легче согласиться на Апокалипсис (погибнут все, канет в Лету все и вся, уничтожится земля и небо), чем предположить щекотливую ситуацию собственного отсутствия на продолжающемся празднике жизни. Нет индивидуальной смерти, есть смерть всеобщая, массовая, абстрактная. Не моя. В ту же иллюзию впадаем мы, когда предаемся затейливой игре с перетеканием искусства в реальность и наоборот (блокбастеры породили теракт - теракт стал серийным образом; мюзикл обернулся массовым убийством, за исходом которого следят с навыком зрителя сериалов). Есть ли тут шанс закрепиться в чувстве действительности при ситуации моментальной трансформации жизни в образ? Вот реальность предстоящего и подвергается остракизму, как изгоняется из античного полиса равных граждан человек неординарный.

Выходит: покуда искусство сводит счеты с реальностью, реальность сводит счеты с нами. И тут уже не важно, ведаем ли мы об этом или не ведаем. На Армагеддоне (когда бы он ни случился) каждый отвечает сам за себя.

Но это уже не о последних временах, а о наших с вами. О наших с вами буднях. О том, как мы существуем.