Сергей Земляной Дмитрий Ольшанский. Психология террора. - Екатеринбург: Деловая книга. М.: Академический Проект, ОППЛ, 2002, 320 с.
"Таким образом, никакого положительного произведения или действия всеобщая свобода создать не может; ей остается только негативное действование; она есть лишь фурия исчезновения... Единственное произведение и действие всеобщей свободы есть поэтому смерть, и притом смерть, у которой нет никакого внутреннего объема и наполнения".
Г.В.Ф. Гегель.
"Феноменология духа".
На "Феноменологию духа", которая и поныне остается лучшим изложением внутриприсущей терроризму философии, автор не ссылается, но сам же весьма смело написал: "Ничего не поделаешь: демократия часто становится обратной стороной терроризма, многократно усиливая повседневные жизненные риски и предоставляя террористам слишком много свободы для их деятельности. Звучит несколько парадоксально, но "слишком много" демократии может оборачиваться со временем необходимостью введения авторитарных методов контроля за гражданами. Для того чтобы этого не допускать, необходимо плавное развитие демократического процесса. Особенно это касается тех стран, которые находятся на стадии перехода от тоталитаризма к демократии".
Не знаю, какие страны имеет в виду Дмитрий Ольшанский, поскольку не ведаю, что такое тоталитаризм, но к сказанному им - и за 200 лет до него Гегелем - присоединяюсь. Сказано свежо и нервно. Да, спросит меня вдумчивый читатель, но какое отношение это имеет к психологии террора? Самое непосредственное: это - историческая рамка, в которой на международную сцену выходит современный терроризм со своей психологией и даже без оной. Без оной, потому что Дмитрий Ольшанский хорошо понял, что никакой отдельной "психологии террора" не может быть, потому что не может быть никогда. Если бы террор был поумнее, он мог бы повторить за Осипом Мандельштамом: "Попробуйте меня от века оторвать, // Себе свернете шею". Терроризм неразрывно связан с реальностями времени и не может быть от них изолирован: современный терроризм немыслим без глобализации, новейших биотехнологий (sic!) и интернета. Телекартинка с места происшествия 11 сентября прошлого года еще и потому потрясла человечество, что террористический акт был выдержан в абсолютно постмодерновом стиле: он воспроизводил многочисленные сходные сцены авиакатастроф в американских городах из кинохитов недалекого прошлого и настоящего. Вот почему можно только поддержать стремление автора привлекать к рассмотрению феноменов террора и терроризма (их автор различает) не только психологический, но также исторический, социологический, политологический материал, зачастую имеющий самостоятельную, а не только контекстуальную ценность. В части четвертой "Радикализм - экстремизм - фанатизм - терроризм" автор, например, работает почти исключительно на политическом материале, причем нередко и незаемном: многие из тем пережиты им на собственном опыте в т.н. "горячих точках".
Это не означает, что заявленная Дмитрием Ольшанским тема остается где-то на задворках анализа и повествования. Отнюдь нет. Смысловой стержень книги, на котором держится все прочее, составляют две специальные части книги: 2-я - "Массовая психология террора" и 3-я - "Психология террориста" и представленное "Вместо заключения" пособие "Школа выживания (краткий курс самозащиты от террора)". Как понимает автор террор? Смысл террора - в устрашении людей ради получения власти над ними. Либо это устрашение общества за счет террористических актов против его отдельных представителей, либо массовый террор. В основе террора лежит страх достаточно большого числа людей. Именно страх должны прежде всего и по преимуществу вызывать террористические акты. "Нет страха - нет террора". Страх определяется как сильнейшая отрицательная эмоция, вызываемая надвигающимся бедствием. Автор подробно рассматривает механизмы массовой психологии страха, ужаса, паники, агрессии. Его внимание привлекает феномен "тюремной психологии", или "болезни колючей проволоки", возникающей у людей в ситуации насильственного пребывания, например в концлагерях. Как типовая реакция на насилие, в том числе террористическое, выступает апатия: против рожна не попрешь, и этим спасаются многие - в отличие от агрессоров и паникеров. Касается он и такого деликатного сюжета, как психология жертвы насилия.
Не менее содержательным является анализ автором психологии террориста. Он входит в специфические детали, затрагивает тонкие материи: мотивация и личность террориста, возможный патологический компонент в ней, ценностная аномия и человеческая ущербность, террористический эмоциональный спектр, психологические типы террористов. На одном дыхании читаются разделы, посвященные "синдрому Зомби", "синдрому Рэмбо", "синдрому камикадзе-шахэда": речь идет о получивших образные наименования вариантах наиболее подготовленного террориста - террорист в состоянии постоянной сверхбоеготовности, террорист с "миссией", террорист с экстремальной готовностью к самопожертвованию.
Неудовлетворительным является разбор в книге тех моральных проблем, с которыми сталкивается террорист. Автор как бы передоверяет моральную рефлексию по этому поводу такому террористическому "авторитету", как Борис Савинков, целыми ведрами черпая ее, рефлексию, в текстах последнего. На эти тексты автор смотрит как на чуть ли не аутентичные человеческие документы. Что называется, не ждали. Все эти тексты насквозь литературны, причем специфически, вторично литературны: писать Савинков учился по прописям Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского. Это Мережковский потом расценил сенсационные прозаические и мемуарные пробы пера своего подопечного как "самое русское, что было написано в России после Толстого и Достоевского". По Сеньке ли была шапка?
А в остальном - серьезная научная книга, с хорошо отфильтрованным и обдуманным материалом.
