Святая сволочь термидора

Независимо от того, каковы авторы (их пятеро: Кирилл Кобрин, Модест Колеров, Николай Плотников, Павел Черноморский, Дмитрий Шушарин), их тема - заявленная в заголовке и предисловии составителя, а не раскрытая в сборнике - необыкновенно талантлива: советский, иначе постсоветский термидор и его носители-агенты, те, на чьи плечи всей своей тяжестью ложатся те положительные задачи, которые должен выполнить этот необходимый период в истории развития страны. Рассмотрение этой темы способно пролить свет на многие загадки и темноты нашей прошлой и настоящей жизни. Тем более что у авторов в этом плане были неглупые предшественники, чьи идеи было бы контрпродуктивно игнорировать: одного из них называет и цитирует в предисловии г-н Колеров - это Владимир Ульянов-Ленин. Другой, для кого проблема советского термидора стала ключевой в его позднем творчестве, почему-то обойден вниманием, это Лев Троцкий. В своих хитах "Сталин" и "Преданная революция" он посвятил ей, может быть, самые проникновенные из написанных им об СССР страниц.

Суть проблемы термидора состоит в уяснении того, что происходит после революции: "Каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию или даже контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию полностью назад, к исходному пункту, но всегда отнимала у народа львиную долю его завоеваний, - отмечал Троцкий во второй из названных работ. - Жертвой первой же реакционной волны являются, по общему правилу, пионеры-инициаторы, зачинщики, которые стояли во главе масс в настоящий период; наоборот, на первое место выдвигались люди второго плана в союзе со вчерашними врагами революции. Под драматическими дуэлями "корифеев" на открытой политической сцене происходили сдвиги в отношениях между классами и, что не менее важно, глубокие изменения в психологии вчера еще революционных масс". Если я не ошибаюсь, именно эту "перемену лица" российского общественно-политического процесса после окончания ельцинской революции 90-х гг. и с началом путинского термидора стремились, по большому счету, зафиксировать и проследить - с ее "идейной" стороны - авторы рецензируемого сборника. Другое дело, что подобный подход даже не приближается к сущности термидора, не говоря уже о том, чтобы ее исчерпать: сущность термидора в тех двух разных его вариантах, которые знала отечественная история в ХХ веке, сталинском и путинском, заключалась в попытке вернуть российский социум к решению все еще недоконченных задач модернизации и использовать государство в качестве главного инструмента таковой. Но для такого разговора книга не может послужить даже отправным пунктом: это измерение термидора осталось вне поля зрения авторов.

Чем талантливее является тема исследования, тем осторожнее нужно быть обращающимся к ней авторам, осторожнее уже в ее именовании. Назвать книжку о термидоре "Термидор" - это все равно, что назвать книгу о любви - "Любовь": мало того, что это звучит, как штамп, это ставит автора/авторов такой книги на ту грань, за которой они могут показаться смешными. Из авторов рецензируемого сборника отнюдь не всем удается благополучно избежать проистекающих отсюда содержательных, стилевых и пр. опасностей. Например, Дмитрий Шушарин в помещенной первой статье "discipula vitae", - отважно взяв в качестве эпиграфа слова Иосифа Бродского: "Талант, в принципе, в истории не нуждается", - в дальнейшем последовательно подменяет анализ выдвижением разного рода сомнительных аксиом, неочевидных постулатов и хромых на одну ногу дефиниций, перекрывая все хиатусы изложения не вполне уместным учительным пафосом. Немного комичные и, безусловно, излишние хлопоты г-на Шушарина о "возвращении России в историю", о "превращении русской нации в нацию историческую" могли быть спровоцированы только одним: его стремлением совместить несовместимое - живую становящуюся жизнь и собственные, взятые прямо из головы, аксиомы, постулаты и дефиниции. Написанная в очерковой шестидесятнической манере статья Кирилла Кобрина "Культурная революция в провинции" в этом контексте интересна только своей концовкой: "Эпоха революций завершена. Масса уже вполне готова к формовке".

Статья Николая Плотникова "Философия для внутреннего употребления" обнаруживает полемические намерения автора, но его философские интенции оставляет в тени. Так, я вполне могу понять, хотя и не разделить, его намерение предать беспечальному погребению русскую религиозную философию, отвести ей последний приют "в образованных кружках набожных пенсионеров, твердо уверенных в непостижимости русской души". Для меня несомненно, что ни в чем таком г-н Плотников не уверен и что ему хорошо известно, кому именно Иисус уготовил участь хоронить своих мертвецов. Но в чем философский смысл этого благородного начинания г-на Плотникова? Ведь не в том же только, чтобы исключить "историю русской философии" из числа дисциплин, преподаваемых в РГГУ? Смысл этот, вероятно, состоит в провозглашении г-ном Плотниковым применительно к "истории русской философии" боевого лозунга: "Герменевтическая рефлексия или смерть!". Иначе говоря, в устранении инакомыслящих, работающих в этой сфере, тех, кто думает иначе, чем просвещенный и современный г-н Плотников. Это - благородно.

Собственно говоря, по делу, по существу вопроса высказываются в сборнике только Модест Колеров в статье "Смерть политического" и Павел Черноморский в статье "Когда наступит жерминаль: в ожидании новой русской левой". Самым позитивным моментом в первой из названных работ мне представляется ее недозированная критичность, не оставляющая камня на камне от ублюдочного "консенсуса" нынешних политических элит, от мифологем отечественных СМИ, от существующей только в умах менеджеров от "партстроительства" и составителей всяческих программ российской "партийной системы". Позиция г-на Колерова является своего рода инверсией известной позиции Марка Твена: слухи о смерти политики и политических институтов в России преуменьшены. Говоря как бы от имени "более серьезных людей", тех, кто "формирует политические и экономические решения, строит свой бизнес на развитии политических институтов", автор находит слова исторического понимания для путинского режима, для путинского термидора. Правда, рецепты лечения больного российского общества, все более лишающегося плацебо в виде политики, годятся не только не для всех, а совсем даже для немногих: "Не церковная лояльность, а капитализм, не этническая археология, а ответственная свобода - вот настоящая, требующая серьезного, не риторического человеческого самоопределения среда, в которой только и может родиться современная "русская национальность". Элегантность его составительского стиля заключается еще и в том, что в полном противоречии с этими своими установками он дальше поместил статью т-ща Черноморского, пребывающего в ситуации "ожидания Годо", - автохтонного, хотя и получившего инициацию на Западе левого движения.

В заключение строфа Огюста Барбье о революционерах - соответственно о контрреволюционерах, откуда я заимствовал идею названия данного отклика: "Та чернь великая и сволочь та святая/ К бессмертию неслась./ А те господчики, боясь громов и блеску/ И слыша грозный рев,/ Дрожали где-нибудь вдали, за занавеской,/ На корточки присев". Сейчас для них настало время встать.