Американские шахматные истории

С этого номера «НГ-антракт» начинает серию публикаций, посвященных шахматному миру Америки. Ведущие гроссмейстеры расскажут о шахматном образовании, турнирах и популярности этого вида спорта в США.

И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол...
Все проиграть и все начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел┘
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, –
Земля – твое, мой мальчик, достоянье.
И более того – ты Человек!

════════════════════════════════ Р.Киплинг, поэма «Если».
══════════════════════════════════ В переводе С.Маршака

Он меня бросил... Вот так... «Может быть, ты поедешь сама? Я не могу».

Я вышла из здания Центрального вокзала и, оглядевшись, двинулась в сторону венгерского консульства. Большой город, расчерченный, словно шахматная доска, строгими линиями улиц, опасности не представлял... даже для тех, кто не слишком хорошо ориентируется в пространстве. Теперь от 42-й улицы надо пройти 10 небольших кварталов до 52-й, а затем повернуть в направлении третьей.

Правда, в отличие от шахматной доски, где все абсолютно по-честному, в Нью-Йорке – между четвертой и долгожданной третьей – почему-то затесались еще три авеню: Мэдисон, Парк и Лексинггтон. Пройдя три лишних квартала, я увидела небольшое здание с величественным круглым куполом и огромным развевающимся флагом. «Вы к Сьюзен?! – приветливо спросили меня молодые люди, собравшиеся возле консульства. – Вам сюда». – И указали на широко распахнутые двери.

В огромном праздничном фойе никакой охраны или контролера. Показывать полученное накануне приглашение также было решительно некому. «Вы к Сьюзен!? – в унисон пропели сразу две женщины. – Тогда вам вперед». И предложили пройти в весело светящийся зал.

Мне мучительно захотелось потереть лоб, но делать этого я не стала. По этикету в посольстве так, наверное, не положено. С другой стороны, как это все догадались, что мне действительно надо к Сьюзен Полгар? Впрочем, долго предаваться раздумьям было некогда – сейчас самое главное проскочить в «комнату отдыха» и привести себя в порядок. Я свернула направо, как оказалось, в кабинет – и из кресла мне навстречу поднялась какая-то женщина, вероятно, служащая консульства. Она была высокая, с тонкой девичьей фигурой и умными, но отчего-то очень усталыми глазами. «Наверное, не шахматистка, – подумала было я. – А может, жена консула?» Я хотела сразу же пройти дальше, но что-то удержало меня. Незнакомка тоже остановилась.

«Девчонка – чемпионка!» – как видение пронеслось в голове. Так мы с Сережей называли ее, когда в 19 лет Аня стала чемпионкой Советского Союза, обыграв чемпионку мира и всех тогдашних претенденток. Как я могла не узнать ее сразу? Мы очень дружили в юности – в дебюте нашей жизни. Потом она была свидетельницей на моей свадьбе, а затем я у нее. «Не выходи за него замуж! – советовала она. – Знаешь, все идут гулять, а он отправляется спать. А уж когда все идут спать – он гуляет в одиночку!» – «Что ты, он просто не любит шагать строем!» – отвечала я. А потом уже Боря Гулько, Анин муж, не захотел шагать строем и не подписал коллективное письмо советских гроссмейстеров, осуждающих «злодея»-невозвращенца Корчного. Нам повезло больше – гроссмейстерское звание Сереже присвоили на Конгрессе ФИДЕ только через пару месяцев после письма.

Ее взгляд устремился куда-то вверх и немного побродил вокруг отметки метр девяносто. «Сережа не смог приехать», – ответила я на не заданный Аней вопрос.

«Слезы тенора никому не интересны», – писал Шаляпин. Особенно это важно в Америке. Отлично, всегда все fine! Рассказ о съеденном накануне в Центральном парке хот-доге с острым кетчупом я припасла для друзей в России.

Решение уехать Аня с Борей приняли как-то внезапно. Внезапно для нас.

Мы редко встречались в то время – у нее родился сын. А у меня вскоре должны были появиться сразу двое. «Ты не сможешь, живя там, стать чемпионкой мира!» – привела я последний аргумент. Но решение уже было принято. Чемпионский характер.

Можно долго обдумывать ситуацию, но если ход сделан – пути назад нет. Тот же аргумент выдвинул в разговоре с ней и сам Михаил Ботвинник: «Живя за границей, тебе не удастся стать чемпионкой мира». Анечка была его любимой ученицей. Проблемы с Бориными выездами и турнирами патриарх мировых шахмат также пообещал утрясти. Ведь и сам Ботвинник когда-то подумывал – еще в далеком 26-м – остаться в Стокгольме, но не остался. Однако решение уже было принято... и не только ими. Боря с Аней слишком сильно играли в шахматы, а потому выпускать их из страны оказалось нецелесообразно. Отказники. Мучительные годы ожидания, голодовки, акции протеста, в общем – диссидентство. Их выпустили только при Горбачеве, когда уехать мог практически каждый.

«Ты совсем не изменилась», – весело сказала Аня, и ее глаза радостно блеснули. «Ты тоже», – не очень уверенно согласилась я. «Иногда играешь?» – «Нет, агрессии больше нет, а играть как любитель просто не могу». Я как-то неестественно достала микрофон из сумочки. «Можно?» – «Нет-нет, не люблю рассказывать. Спроси у Бори, у него это получается гораздо лучше, ты знаешь». Я знала. В молодежных шахматах он был гуру. Любимцем. Он был старше нас и вечно придумывал что-нибудь необычайное и интересное.

Тогда – в докомпьютерную эпоху – гроссмейстеры на учебно-тренировочных сборах вели почти богемную жизнь. Главное – подойти к важному турниру в хорошем настроении, с соответствующим настроем. Можно даже сказать: тогда куда больше импровизировали за доской – играли талантом. На одном из сборов – еще задолго до всех наших свадеб – Боря решил поставить «Золотой ключик». Карабасом Барабасом стал он сам, Сережа – Пьеро, а мне заочно дали роль Мальвины. «Лучше Миледи», – пробурчала Лена Ахмыловская, хотя этого персонажа в постановке заведомо не было. Что ж, все мы были чуточку влюблены друг в друга. Боря Гулько очень любил забавные истории, любил подшучивать над собой. Так, оценка шахматной позиции – «преимущество с гулькин нос», совсем не означала, что преимущество было маленьким, напротив, солидное такое преимущество.

– Боря, а почему вы все-таки уехали?

– Причин было много: и такие, и сякие, и профессиональные, конечно же. За первый год после того, как уехал, я сыграл больше интересных турниров, чем за всю жизнь в Союзе, хотя я действительно был сильным шахматистом. И эмоциональные, и социальные, и бытовые были причины.

– Сказалось ли то, что ты не подписал письмо, осуждающее Корчного? Ведь тогда тебе пришлось несладко: сняли стипендию, не пускали даже на советские турниры, закрыли выезд?

– Начальство меня и до этого не слишком любило. (Смеется.) Но само по себе это как-то странно, что кто-то пускает или не пускает, что кто-то любит, кто-то не любит. А тут появилось удивительное чувство свободы. Вот, предположим, например, что президент Америки не захотел бы, чтобы я поехал на турнир, – ведь даже он ничего не смог бы со мной сделать! А в Москве какая-нибудь последняя шестерка в Спорткомитете могла какой-нибудь крючок поставить – и ты невыездной. Дело тут не только в поездках, но в самом чувстве, что кто-то может тобой управлять. Правда (смеется), если вы будете делать интервью, то люди сейчас могут просто не понять, о чем идет речь. Потому что такое понятие, как «закрыть выезд», надо теперь объяснять. Это словно бы нечто, позаимствованное из иностранного языка!

– Да. Молодежь не поймет. Разве что закрыли выезд... из тюрьмы.

– Или... из овощебазы.

– Нет, овощебазы сейчас тоже нет! Туда сейчас по разнарядке не посылают.

– Да. Сейчас вспоминаю, словно я жил в древнем Вавилоне, нет больше той системы, нет даже названия страны – ничего не осталось.

– Как я понимаю, в этом году вы празднуете свое двадцатипятилетие в Америке?

– Да, может быть, даже отпраздновали... мы приехали поврозь. Сюда меня пригласили на US-open, и, когда я здесь был, мы еще не знали, в какой стране остановиться. После долгих размышлений решили жить в Америке.

– Боря, а какие были первые ощущения на новом месте – чужие страна, язык. Денег, как я понимаю, тоже не было?

– По дороге я успел выиграть турнир в Марселе. Так что какие-то деньги все-таки были. Но надо было выбрать место для жизни. Лева Альбурт предлагал жить на Манхэттене, но мне он и тогда не очень нравился, и сейчас я Манхэттен не слишком люблю. Вроде бы переезд – такая сложная вещь, но я не помню ни одной проблемы. Может быть, годы отказа приучили нас верить в то, что неразрешимых проблем в этом мире не существует. Хочешь – селись в Чикаго, хочешь – в Стэндфорде. Первое наше место было под Вашингтоном. Оно и сейчас мне очень нравится.

Вот я приехал и снял хорошую квартиру. Я очень удивился, что в квартире две ванные комнаты. Тогда я даже не понимал, что это удобнее, чем одна.

– Аня была чемпионкой огромной шахматной страны. Вы приехали в США, и первое время она также играла и даже выигрывала мужские турниры, но потом перестала играть. Почему это произошло?

– Мы сначала играли во многих американских турнирах. Крупный шахматный журнал даже вышел с фотографиями четырех молодых людей с подписью «Неужели вы проиграли девушке?» (Смеется.) А потом Аня заинтересовалась компьютерами, бизнесом. Мы переехали в Бостон, где Аня училась в колледже. Потом закончила очень престижную бизнес-школу в Нью-Йорке.

– В бизнес-школу ее приняли как шахматистку?

– Нет, не совсем. Хотя... Понимаете, более тысячи человек участвовали в конкурсе, о котором было объявлено в журнале «Чесс лайф». Так что в нем приняли участие почти исключительно шахматисты. Взяли только двоих. Училась Аня довольно долго, но в Нью-Йорке располагается почти весь финансовый бизнес. Аня уже давно работает в крупной инвестиционной компании и занимает в ней достаточно высокую позицию. Кстати, сейчас Уолл-стрит хотят взять приступом. (Улыбается.) Ну, действительно, такая у нас появилась новая форма социальной жизни.

– Боря, у тебя все невероятно просто получается, но ведь у Ани было только спортивное образование, к тому же маленький ребенок, да и английского языка у нее тоже, по сути дела, не было?

– Я вот заметил, что в шахматы женщины в основном играют вроде бы хуже, чем мужчины, но при этом сами по себе шахматистки оказываются очень способными и талантливыми. В отличие от мужчин-шахматистов они добиваются больших успехов в других областях! Парадокс. Не знаю, как его объяснить. Конечно, и среди мужиков встречается нечто подобное, но очень редко. Например, Кеннет Рогофф. Гроссмейстер, я с ним играл в межзональном турнире, он стал одним из крупнейших американских экономистов. Вообще в Америке, когда у людей есть талант, у них появляются большие шансы продвинуться, добиться успеха.

– А какова популярность шахмат в Америке?

– Про шахматы здесь пишут в разделе «хобби» – увлечения. Но если человек хочет играть, он может играть в турнирах даже с гроссмейстерами. Люди, которые играли в шахматы детстве, обычно сохраняют эту свою привязанность на всю жизнь. У меня есть ученик, мой ровесник и друг, который уже много лет берет у меня уроки. Он очень успешный врач, но еще играет на флейте в симфоническом оркестре и в шахматы играет в последнее время гораздо больше меня. Если люди чем-то увлекаются, то немедленно возникает индустрия, которая эти интересы удовлетворяет.

В принципе шахматы в Америке достаточно популярны. В детских чемпионатах страны играют по 5 тысяч человек, что довольно много. Детские шахматы здесь очень сильно развиваются – и это хорошо. Все в Америке понимают, насколько это полезно для развития детей. Нормальная жизнь здесь такова: ребенок 5–7 раз в неделю ходит чем-то заниматься. Один день – шахматы, другой – теннисный клуб, или хоккейная секция, или секция балетная. Безусловно, приезд волны иммигрантов оказался для шахмат очень полезным, обеспечив приток людей, которые занимаются шахматным тренерством. Их довольно много, и они достаточно успешны.

– Играют только дети выходцев из России?

– Нет, конечно нет, бывают, правда, и курьезные случаи. Как-то один мой хороший знакомый, американец, сказал мне, что его дочь увлеклась шахматами. И попросил подсказать хорошего тренера в Бруклине. Я позвонил приятелю из Одессы, попросив принять ребенка. У приятеля разветвленная сеть школ, поэтому он, не раздумывая, ответил: «Нет проблем!» Но затем на всякий случай добавил: «А она по-русски разговаривает? Нет?! Вот это уже проблема...»

– Был период, когда сборная США всерьез боролась с нашей командой на всемирных олимпиадах за первое место. Сейчас ситуация совершенно иная...

– Я объясню, почему это произошло. Была хорошая волна эмиграции из России. Ну, скажем, мы выиграли как-то командное первенство мира, в команде играли Гата Камский, я, Гриша Кайданов и еще три американских шахматиста. Ну и, конечно, огромный толчок популярности шахмат добавил успех Фишера. Выросла целая волна чисто американских шахматистов. Это были люди, которые пришли в шахматы в районе 72-го года, когда Фишер стал чемпионом мира.

С того времени, поскольку не было нового толчка изнутри страны, эта волна осталась единственной и последней. И поскольку материальное положение людей, которые играют только в шахматы, не очень хорошо, а положение людей, избирающих другие профессии, намного лучше, способные ребята играют в шахматы только до колледжа. Причем успехи в шахматах помогают им поступать в хорошие университеты даже уровня Гарварда.

Я не знаю, как теперь, но раньше Гарвард охотно принимал всех детских национальных чемпионов по шахматам. Поэтому способные ребята, дойдя до времени, когда нужно делать выбор, делают выбор в пользу университета. Последняя наша потеря – это Роберт Хесс. Он должен был играть на Кубке мира, но поступил в Йель и взял в шахматах тайм-аут. Профессия шахматного профессионала, хоть она и имеет много достоинств, но все-таки очень рискованная. Если бы знать, что ты станешь чемпионом мира...

Борис Гулько и Анна Ахшарумова. 1980-е. Фото Бориса Долматовского

– Да, для этого необходимо обладать некими высшими знаниями. А если бы в Америке появился свой Магнус Карлсен, то у вас возник бы шанс снова раскрутить шахматы в США?

– Да, конечно! Он стал бы национальным героем, естественно. Его имя знали бы все. Об очередных его победах сообщали бы все главные газеты и основные телевизионные каналы. Для Америки звезда – это только человек, который обыгрывает всех, который идет к званию чемпиона мира. Как Фишер.