Ольга Лукас Сжег Иван-Царевич лягушачью кожу и сидит довольный. Теперь-то Василиса свободна от этого проклятья, теперь она всегда будет рядом с ним, в своем истинном облике!
Василиса на кухне похлопотала, пару страниц диссертации написала, довязала свитер, поправила перед зеркалом и без того совершенный макияж – и к мужу. А тот сидит перед камином, и наблюдает, как ненавистная буро-зеленая шкурка в огне корчится.
– Что же ты наделал! – всплеснула руками Василиса. – Я ли тебя не предупреждала?
– А что, все плохо? – удивился Иван-Царевич. – Я думал, ты обрадуешься. Ну, что я ее сжег. Теперь мы всегда будем вместе, и тебе не надо будет то и дело ударяться оземь, чтобы стать человеком. Это же, наверное, больно?
– Не больно. Уметь надо оземь ударяться, – отмахнулась Василиса. – Ты помнишь, что папенька мой – могущественный волшебник?
– Ой, – задумался Иван-Царевич. – Теперь он прилетит и спалит нас огнем? Я не позволю ему причинить тебе зло! Пусть вся кара достанется мне.
– Отлично придумано! Я, значит, буду в человеческом обличье, вся такая распрекрасная, а тебя пусть папа огнем сожжет? И на черта мне тогда человеческое обличье? Да не бойся, не бойся, ничего тебе не будет.
– Тогда – ура?
– Какое там «ура»! Надо новую лягушачью кожу где-то добывать. Вот это – проблема, а остальное – пустяки, решим как-нибудь.
– Зачем же тебе новая, Василисушка? Ты без нее такая красавица!
– Ох, прав, прав был папа – надо было в черепаху.
– Что – в черепаху?
– В черепаху меня надо было превращать, у нее шкура толще. Ну, а я, конечно, по молодости лет воображала, что хитрее, мудренее своего отца уродилась. Теперь придется к нему на поклон идти, выслушивать его колкости.
– Милая, послушай, я, видимо, что-то не понимаю. Ну, бывает такое с нами, царевичами. Так ты объясни толком, а не дави на психику.
– Это еще цветочки, – загадочно посулила Василиса. – Вот завтра я тебе так на психику надавлю – не обрадуешься. Если отец не найдет время, чтобы меня принять.
– Давай так, – рассердился Иван-Царевич. – Ты мне расскажешь, какая на мне вина, а я уж постараюсь сделать так, чтобы он нашел это самое время.
– Да что тут рассказывать. С первого класса я была отличницей. Да еще и красавицей из красавиц. И спортсменкой.
– И комсомолкой! – подсказал Царевич.
– Балда, – легонько стукнула его по лбу Василиса. – Это же в первом классе было. Ну что, годы шли, я старалась изо всех сил и была лучшей девчонкой в школе, во дворе и вообще в городе. Это было чертовски трудно, я почти не спала, совсем не отдыхала, только и делала, что стремилась к совершенству. Мной, конечно, восхищались. Приглашали на телевидение и на всякие конкурсы, и я везде, конечно же, блистала, потому что не имела права сплоховать.
– Ужас какой! – обнял ее за плечи Иван-Царевич. – Как же ты, бедненькая, с ума-то не сошла?
– Сошла, сошла, – мрачно ответила Василиса. – Ну, почти сошла. Не вмешайся мой папа.
– Раньше надо было вмешаться, еще в первом классе.
– У папы такой принцип – каждый человек сам отвечает за свою жизнь и вмешиваться надо только в самом крайнем случае. Ну вот, крайний случай наступил, он и вмешался. Хотел в черепашку меня превратить, но я очень черепашкой не хотела быть. Так что он плюнул, растер и превратил меня в лягушку.
– Радикальный метод.
– Зато действенный. Первые пару месяцев я только и делала, что спала, плескалась в озере, прыгала по лесу, ловила комаров. Пыталась было соревноваться с другими лягушками – кто больше комаров поймает, но их это почему-то не вдохновило. Говорят – сколько съедим, столько и поймаем. А соревноваться в обжорстве только люди могут, ну что с них взять, тупиковая ветвь развития, им бы только сравнивать, у кого что больше.
– Неужели так и сказали? – возмутился Иван-Царевич.
– И добавили еще, что у человека, дескать, хвост отвалился, а привычка хвостами мериться осталась. Ну, лягушкам проще – они хвостами меряются, покуда головастики, а потом у них эти самые хвосты отваливаются, и это значит, что головастик повзрослел и стал полноценной лягушкой, больше мериться ни с кем не будет. Но это так, к слову пришлось, я тебе потом, если хочешь, много лягушачьих баек расскажу. Словом, попрыгала я с ними какое-то время, отдохнула, подумала о своей молодой жизни и прискакала к отцу: так, мол, и так, почти поняла, практически осознала, верни мне только человеческий облик. Отец возражать не стал, но лягушачью кожу наказал везде с собой возить. На случай, если я снова начну забываться и стремиться стать лучше всех.
– Что-то ты больно часто забываешься, получается, – почесал в затылке Иван-Царевич. – Каждый день туда-обратно перекидываешься.
– Это ты меня в первое время не видел. У окружающих от моих превращений просто в глазах рябило. Ну все, хватит рассиживаться. Беги, договаривайся с папой, заказывай ковер-самолет до его офиса, чтобы он поскорее мне новую лягушачью кожу наколдовал. Только смотри, чтобы это был самый лучший ковер-самолет! Достойный моей красоты и ума. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Иван-Царевич. – Теперь понимаю, что твой отец – не только величайший волшебник, но еще и очень мудрый человек.
