Шерстяной волчок

У бабушки Акулинки связался шерстяной волчок. И сама не заметила, а вот, смотри – волчок. Лохматый, скалозубый, с длинным хвостом, таких, поди, у настоящих волков и не бывает.

Бабка всплеснула руками и засмеялась. Уже совсем было собралась распустить его, но волчок жалобно блеснул в ее сторону черными пуговками глаз, и бабка невольно опустила спицы.

– Да мало ли варежек на свете! – вдруг сказала Акулинка, поглаживая волчка.

И опять рассмеялась.

«Да, слаба Акулинка на голову стала, – подумала она, прижимая волчка к морщинистой щеке, – совсем к старости одурела».

У колодца Акулинка встретила деда Акима.

– Все хромаешь, Акулинка? – хохотнул он. – Гляди, как бы самого Господа Бога не пережить!

– Тьфу, – с сердцем плюнула Акулинка, – глаза б мои на тебя не глядели!

Акулинка никак не могла простить Акиму, что тот отдал городским златоперого Сирина.

– Сирин-то вернулся, – весело сказал Аким, – не городская птица. Не городская. Сам банкир привез, от греха подальше. Говорит, Сирина на присендацию привезли. Сирин запел, тут все разом правду заговорили. Присендация и скончилась.

Акулинка молча смотрела на Акима.

– Не могу я, – жалобно пропел Аким, – не могу, Акулинка, больше. Устал я от правды.

– Что же, – спокойно сказала Акулинка, – есть что-то и дороже правды.

– Есть! – горячо согласился Аким, – есть!

Потом помолчали.

– Ты бы ее прогнал, – сказала наконец Акулинка.

– Прогнал бы, – тоскливо согласился Аким, – так ведь не улетает. Льнет и шепчет: «Ты ведь не предашь меня, Аким. Не предашь правду-то».

Закатное солнце упало лучом на Акулинкин карман. В теплом луче глаза волчка блеснули.

– Что это у тебя в кармане, Акулинка?

– Волчок. – Акулинка достала из кармана волчка и покрасовала его перед носом Акима.

– Ишь ты, волчок. И как зовут?

– Кого?

– Волчка.

– Аким, – Акулина улыбнулась, погладив волчка по гладкой голове, – вишь, плешивый.

Так волчок получил имя.

Волчок Аким ходил за Акулинкой повсюду. За водой, за дровами, даже в лес за потайными травами. Ведь Акулинка знахарствовала. Знала и беседовала с деревьями и травами. Не удивилась, когда волчок Аким запрокинул голову и прошептал:

– Что это? Что это сверкает?

– Звезды, – спокойно ответила Акулинка, прислушиваясь к ночным цветам.

– Звезды? Это ты их связала?

– Нет. – Акулинка улыбнулась.

– А кто же? – настойчиво шептал волчок своим шерстяным голосом.

– Господь Бог, наверное.

– Искусник, – шепнул волчок. – А тот, другой?

– Какой другой?

– Ну тот, что между звезд.

– Ах, Тот! Ну ты и с Тем познакомишься.

– Как же я Его узнаю?

– Его легко узнать: как смотришь в чистую воду, но видишь не себя.

– Не понимаю!

– Эх, нитяная голова! – Акулинка ласково потрепала волчка.

Звезды шептались, хихикали, но, в общем, благосклонно смотрели на волчка, который раскинул на траве свои шерстяные лапы.

Волчок сидел на подоконнике, следя за беспечным полетом бабочки.

– Для чего? ≈ спросил он вдруг.

Бабка Акулинка на секунду оторвалась от своего вязания.

– Что? – переспросила она.

– Для чего я? – печально спросил волчок Аким.

– Как для чего? – опять не поняла Акулинка.

– Ну, звезды, например, чтобы светить. Бабочка для красоты. Ты, бабка Акулька, чтоб вязать. А мы, неживые, мы для чего?

– Для доброты, – тихо сказала Акулинка.

– Для чего? – не расслышал волчок.

– Для доброты.

– А что такое доброта? ≈ спросил волчок и бессильно заплакал.

Волчок смотрел за окно и видел темный лес, бескрайний, как звездное небо.

Вой, едва слышный, из леса, выворачивал его шерстяную изнанку.

– Кто это? – спросил он у Акулинки.

– Волки.

– Шерстяные, вязаные?

– Да нет же, – Акулинка улыбнулась, – живые, из чащи.

Волчок Аким хотел подвыть своим живым сородичам, но получилось у него как-то глухо. По-шерстяному.

Между ними кипела, разделяя, как глубокая река, полноводная жизнь.

Шерстяное бытие угнетало волчка, томила его бессмысленная вязаная жизнь, страдало неживое сердце.

Волчок Аким решился идти в чащу, к своим живым братьям.

– Разорвут они тебя, – шептали другие вязаные звери, – разорвут без жалости.

– Ну и пусть, – отвечал им волчок. В глубине своей шерстяной души он был даже рад этому.

Волчок шел сквозь чащу, деревья и травы шептались с ним, но он не понимал их языка – волчок Аким знал только человеческую речь.

Волчок вышел на поляну: луна падала вниз, на огромного серого волка, раздиравшего тело зайца. Волчок Аким шагнул навстречу живому. Серый волк поднял голову, густые капли крови пристали к его морде, глаза сверкали в темноте.

– Это ты? – ласково ткнулся он окровавленной мордой в шерстяное тело волчка. – Я рад. Но лучше уходи, – волк кивнул головой в сторону растерзанного зайца, – здесь нет для тебя жизни.

«Здесь и смерти-то для меня нет, – тоскливо подумал волчок, – ничего настоящего для меня┘»

Волчок Аким сидел на крыльце, а затем вдруг спрыгнул вниз, зацепившись хвостом за гвоздь. Он начал распускаться, он почувствовал это и радостно рванулся вперед, изо всех сил, с острым желанием не жить. Он бросился навстречу мраку, пустоте, пока не вытянулся в прямую серую нитку.

Бабка Акулинка вышла во двор и увидела длинную шерстяную нитку: все, что осталось от волчка. Со вздохом она смотала ее в клубок и села вязать, думая, что теперь уж точно получится варежка.

Но вышел – что за напасть! – опять волчок Аким. Только теперь по-новому блестели его черные пуговичные глазки.

– Ну что, бедолага, видел Господа? – спросила его Акулинка, почесывая за шерстяным ухом.

– Видел, – тихо ответил волчок.

– Ну, что он поделывает?

– Вяжет, – шепнул волчок Аким и ткнулся Акулинке в щеку.