Сергей Колосовский
Фото сайта www.freepik.com
Министр юстиции РФ Константин Чуйченко на заседании коллегии ведомства сообщил, что важным направлением его работы остается либерализация уголовно-процессуального законодательства (см. «НГ» от 20.03.25). Глава Минюста отметил, что «продолжается работа над проектом Концепции уголовно-правовой политики РФ, большое внимание уделяется расширению оснований для назначения наказаний, не связанных с лишением свободы».
Ничуть не возражая против такой деятельности Минюста и не сомневаясь в том, что ее результаты, наверное, могут принести определенную пользу, необходимо все-таки представить более реалистичную картину нынешней российской действительности. А тем, кто ее изучает, а тем более сталкивается с ней в тех же отечественных судах, вполне понятно, что одна только либерализация именно уголовно-процессуального законодательства, как представляется, существенно не изменит сложившуюся сейчас в правосудии ситуацию.
В современной российской действительности, к сожалению, судимость сама по себе уже перестала быть трагедией. Если в поздние советские годы судимость воспринималась как позор и социальный крах, то сейчас практически как грипп. Он может протекать в легкой или тяжелой форме – и всем хотелось бы, чтобы в легкой.
Сегодня у большинства сограждан имеется более или менее близкий родственник с судимостью. Поэтому каждый разумный человек понимает, что однажды он сам вольно или невольно может стать фигурантом уголовного дела, и в этом случае главная задача – не отстоять умозрительное честное имя, а всего лишь остаться на свободе. Как говорил один мой знакомый еще из периода действия УК РСФСР: нам, бродягам, все равно, 102-я или 108-я (имеются в виду статьи об убийстве и тяжком телесном повреждении), лишь бы условно дали.
Когда несколько лет назад я высказал эту мысль в социальных сетях, со мной начал яростно спорить какой-то юридический псевдоученый из Сибири. Вот я, мол, не нарушаю закон, поэтому никогда и не получу судимость. Однако пару лет назад он почему-то быстро покинул Россию.
В той парадигме, когда в принципе всегда возможно какое-то уголовное дело, уже существующая линейка основных уголовных наказаний – штраф, исправительные работы, принудительные работы и лишение свободы с учетом того, что лишение свободы на срок до восьми лет может быть назначено условно, вполне отвечает современным запросам общества в части дифференциации меры ответственности. Сюда же можно добавить различные нереабилитирующие формы освобождения от уголовной ответственности – примирение с потерпевшим, судебный штраф, актуальный сейчас своего рода призыв на военную службу на добровольных началах и т.д.
Строго говоря, за любое преступление, даже если санкция конкретной уголовной нормы предусматривает только лишение свободы, суд с учетом обстоятельств дела и личности осужденного может назначить условное наказание, не предполагающее реального нахождения в местах лишения свободы. Закон устанавливает несколько исключений из этого правила: ограниченное количество преступлений, при наказании за совершение которых условное осуждение не применяется, – преступления против половой неприкосновенности несовершеннолетних, не достигших 14-летнего возраста, содействие террористической деятельности и т.п. Также условное осуждение не применяется при рецидиве. Сокращение этого перечня явно выглядит необоснованным, поэтому я не думаю, что речь в концепции Минюста идет об этом.
В целом же линейка уголовных наказаний достаточно разнообразна, и изобретение новых видов наказания вряд ли обусловлено реальной необходимостью.
Вместе с тем причины, по которым Минюст говорит о необходимости либерализации уголовно-процессуального законодательства, достаточно очевидны. О них я сказал выше: это тотальный обвинительный уклон в судах, пренебрежение судов к конституционным принципам презумпции невиновности и равноправия сторон и, как следствие, огромное количество осужденных за различные преступления. Явная несправедливость современной судебной практики давно очевидна для всех, кроме разве что самих российских судей.
Поскольку Минюст не может вмешаться непосредственно в формирование судебной практики, ему остается только поднимать вопросы о гуманизации законодательства, которое, строго говоря, само по себе и так достаточно либеральное. Вместе с тем объективно положение дел в системе правосудия таково, что любые изменения уголовно-процессуального законодательства, направленные на его гуманизацию, будут нивелироваться судебной практикой. В качестве примеров того, как легко судебная система обходит любые изменения, направленные на улучшение положения обвиняемых и осужденных, можно вспомнить, как в реальности обходится прямой запрет на заключение под стражу предпринимателей. Или как игнорируется запрет на содержание в местах лишения свободы лиц, страдающих особо тяжкими заболеваниями.
Поэтому корень зла и одновременно место, к которому нужно приложить усилия для достижения положительного результата, лежит не в несовершенстве законодательства, а в кадровом составе судебной системы. В качестве самого яркого примера можно привести недавнее высказывание председателя Красноярского краевого суда Николая Фуги о том, что российская судебная система не предполагает оправдательных приговоров, поскольку следствие не направляет в суд дела в отношении невиновных. Его автор является руководителем суда второго уровня, и, несмотря на то что это высказывание противоречит всем конституционным принципам правосудия, он продолжает занимать эту должность.
Пока судебная система замкнута сама на себя и все время воспроизводит судей, работающих в обвинительной парадигме, никакие изменения законодательства, а особенно уголовно-процессуального, не смогут реально гуманизировать правоприменение.
