Рубен Маркарьян 
О проблеме свидетельских показаний, которые в ходе судебного разбирательства не получают подтверждения своей объективности, в «НГ» было высказано немало верных суждений (см. номер от 18.09.24). Действительно, в законе все написано четко и по поводу требований к доказательствам – это относимость, допустимость, достоверность, достаточность в совокупности, и по поводу допроса свидетелей как процессуального способа получения доказательств.
Совершенно очевидно, что проблема именно в правоприменении. А оно хромает по нескольким причинам. От низкого уровня теоретической подготовленности конкретного правоприменителя – молодого следователя или неопытного судьи, назначенного после пяти лет работы секретарем суда. До системной солидарности, когда судья «закрепляет» показания свидетеля, полученные следователем с нарушением, потому что других доказательств, по сути, и нет.
Придумали емкую фразу, кочующую из одного судебного акта в другой: «Нет оснований не доверять свидетелю». В результате многолетняя практика, когда, например, показания свидетеля – сотрудника ГАИ считались достойными доверия, а случайного свидетеля – обычного гражданина – нет, привела к тому, что Верховный суд еще на заре 2000-х признал сотрудников полиции заинтересованными в исходе дела свидетелями и эту позицию озвучивал неоднократно. Однако вздохнуть с облегчением не получается – как показывает правоприменительная практика, перечень «заинтересованных» свидетелей полицейскими не исчерпывается, как и странное стремление судей порой выражать доверие сомнительным показаниям.
Испокон веков институты отправления правосудия не доверяли на слово свидетелям и старались проверить их на предмет надежности и достоверности. В российском праве этому посвящены ст. 74, 75, 87, 88 Уголовно-процессуального кодекса РФ, гл. 26 Кодекса об административных правонарушениях РФ и другие нормы. Современная процессуальная проверка доказательств – это цивилизованный аналог древних ордалий – например, ритуальных испытаний подозреваемых огнем и водой. Их чрезмерная жестокость говорит не только о нравах того времени, но и о возникшем еще тогда понимании, что доказательства могут быть ненадежными. Тот же свидетель может не только неверно истолковать или понять произошедшее, но и соврать из желания отомстить, припомнить старые обиды или ссору, отобрать собственность другого. То есть в его действиях напрямую прослеживаются те самые злоупотребления правом и манипулирование судебной системой, в которых обвиняют полицейских, но почему-то оставляют за скобками свидетелей не «при исполнении».
Работает испорченная система так: берутся показания одного свидетеля, их точь-в-точь повторяют другие допрошенные, хотя сами они на месте событий не были, но все знают со слов единственного свидетеля. Как справедливо указывают эксперты, это не что иное, как «низкий стандарт доказанности». Высокий стандарт – это преобладание улик над показаниями, о чем писал еще в XIX веке декан юридического факультета Санкт-Петербургского университета Иван Фойницкий в «Курсе уголовного судопроизводства». А еще более понижают стандарт «скомпрометированные» свидетели. Помните громкое дело экс-главы Международного валютного фонда Доминика Стросс-Кана? Так вот, когда выяснилось, что горничная, на показаниях которой строились обвинения против него, ранее дала заведомо ложную информацию об изнасиловании для получения убежища в США, прокуратура сняла все обвинения – ключевой свидетель оказалась ненадежной, ей доверять нельзя. Российская судебная практика такими яркими примерами похвастаться не может.
В результате этого и многих других факторов звучат достаточно радикальные мнения, что доказательство в виде свидетельских показаний стало «полностью дискредитированной и девальвированной» процессуальной формой из-за отсутствия в рамках уголовного процесса системы испытания доказательств и снятия противоречий в них.
Что касается низкой теоретической подготовки правоприменителей, о чем я упомянул, то речь идет даже не столько о незнании процессуальных способов закрепления доказательств и их оценки, сколько вообще о невозможности использовать ложь в суде или толковать сомнения в пользу обвинения, а не обвиняемого. Но это воспитывается на более глубоком уровне – даже не в юридическом вузе, а гораздо раньше – в семье и школе. Почему с детства мы знаем, что лгать – плохо, слухам доверять нельзя, но вдруг в суде взрослые, наделенные властью люди, забывают об этом и пишут: «Нет оснований не доверять свидетелю». И не объясняют, а что, собственно, означает это «нет оснований»? Чаще всего судья пишет, что «свидетель предупрежден об уголовной ответственности за дачу ложных показаний». И только поэтому нет оснований ему не доверять?
То есть вот заключенный на пятом году в колонии вдруг вспомнил, что 15 лет назад стал свидетелем убийства по заказу. И теперь, выполняя свой гражданский долг и преисполняясь не менее гражданского мужества, указал на заказчика убийства – бизнесмена, не желающего отдавать бизнес местным авторитетам. А нет оснований такому свидетелю не доверять именно потому, что он предупрежден об уголовной ответственности за дачу ложных показаний? Но что если поставить вопрос иначе: а есть ли основания доверять такому свидетелю?
Или задаться таким вопросом: почему у нас судья частенько «прощает» прокурору попытки всяческим образом свести судебное следствие лишь к оглашению показаний свидетелей, данных на предварительном следствии? А не потому ли, что судьи, в большинстве – бывшие правоохранители, до сих пор исповедуют советскую задачу судопроизводства: борьбу с преступностью. Однако задача уже давно поменялась. Суд – это состязание равных, обвинения и защиты, и у суда есть задачи одинаково важные: наказать виновного, но и не привлечь невиновного.
Исправить сложившуюся в правосудии ситуацию поможет только комплекс мер. Это и особый контроль высших судебных инстанций за приговорами, основанными на «свидетельских» и околосвидетельских показаниях. И прокурорский надзор за тем же самым на стадии предварительного следствия. И уход от палочной статистики раскрытия преступлений. Ну и воспитание чувства справедливости в детском и подростковом возрасте, для чего будущих юристов надо готовить со школы. Футболистов же не учат играть в мяч в клубе, это делается в спортивной секции.
