Маховик шовинизма в науке набирает обороты

Фото © inspirestock, 123RF Free Images

На минувшей неделе между Россией и Южной Кореей произошел показательный конфликт. Организаторы предстоящего Всемирного съезда геологов в Пусане потребовали от российских ученых поменять государственную принадлежность, иначе говоря – убрать все аффилиации с Россией. 12 апреля российское посольство в Сеуле заявило, что считает неприемлемыми дискриминационные условия.

И это далеко не единичный случай. В последние два года российские ученые сталкиваются с дискриминацией постоянно: на различных международных конференциях и симпозиумах или не принимают их заявки, или просят представиться от третьих стран, или ожидают публичных отказов от поддержки СВО.

Несколько десятилетий наша общественность жила с мыслью о том, что стандарты свободного научного мира будут вечными. Представление о том, что научное сообщество транснационально, стало преобладающим. Предполагалось по умолчанию, что вечными будут свобода передвижения ученых всех стран по миру, конгрессы и проекты с участием ученых разных стран, свободный обмен данными и широкие международные контакты в научном мире. Все это приобрело статус аксиомы, не требующей доказательств. На робкие сомнения скептиков всегда следовал ответ: ну, это же глобализация, а она, знаете ли, необратима.

При этом теоретики глобализации забывали о том, что подобная ситуация была характерна для XIX века. Читатели Жюля Верна помнят, как Жак Паганель захватывающе рассказывал о всемирном братстве ученых, ведущем мир к прогрессу поверх вражды национальных государств. В середине позапрошлого века в самом деле так и было. Международные конгрессы ученых следовали одни за другими, а академии наук имели своими почетными членами ведущих ученых разных стран. Они спокойно и без всяких виз и ограничений работали в разных странах. Для ученых XIX века было нормальным прожить полжизни вдали от родины. Были созданы такие научно-политические организации, как Международный телеграфный союз, Международное бюро мер и весов.

Однако накануне Первой мировой войны либеральный мир всемирного научного братства стал давать трещину. Рост национализма и шовинизма во всех великих державах ставил под сомнение научную этику. Ученые разных стран начинали общаться друг с другом сквозь зубы, а возвращаясь в свои страны, призывали к войне с той страной, где зачастую они были почетными членами-корреспондентами Академии наук. В моду входило прерывать контакты с коллегами из стран, занявших враждебную позицию по отношению к их родине. С началом Первой мировой войны все эти процессы разорвали саму идею всемирной науки. На смену транснациональному миру пришел другой принцип: служба ученого своему государству.

После Второй мировой войны державы-победительницы попытались восстановить (пусть и в урезанный форме) свободный научный мир. Параллельно с холодной войной воскресала идея наднационального союза ученых. Ее символом стало созданное в 1955 году Пагуошское движение ученых за мир. (Для советских ученых оно стало, кстати, окном для интеграции в западный мир, правда, отнюдь не на советских условиях.) Уже в 1950-х стали нормой международные конгрессы с участием советских и американских ученых. В 1970-х годах ученые СССР и США работали над проектами наблюдения за сейсмической активностью и моделировали совместное наблюдение за ядерными испытаниями. В гуманитарной сфере Институт философии, Институт США и Канады и ИМЭМО Академии наук СССР глубоко интегрировались в международную систему научных связей.

Наука вроде бы развивалась вне политики. Но вместе с тем по негласным правилам ученые должны были выступать за пацифизм, равенство народов и рас, не сомневаться в глобальных проблемах человечества, поддерживать правозащитные движения и ощущать себя отчасти «гражданами мира». Последнее не было абстракцией: оно закреплялось через всевозможные коллективные письма и обращения ученых, осуждение каких-то процессов и муссирование темы ответственности ученых перед человечеством. Нормальным становилась мировоззрение, что ученый всегда немного в оппозиции к своей стране.

Но такой мир был хрупким. Он мог существовать только на базе определенного соотношения сил между государствами и нормами их поведения. Под влиянием Римского клуба ученые, например, говорили о глобальных проблемах человечества. При этом мало задумывались над тем, что сами эти глобальные проблемы могут существовать только в рамках «ялтинского порядка» с его принципами равенства народов и рас, больших и малых стран и ограничения суверенного права государств на объявление войны. В мире, где войны между государствами снова стали нормой, будет нормальным, что одни государства решают свои проблемы за счет других.

Вполне возможно, что современное научное сообщество просто повторяет путь XIX века. В мире, где возвращаются прямые войны между великими (и не очень великими) державами, неизбежно произойдет ренационализация научной сферы. Пресловутая «культура отмены» есть не что иное, как возвращение старого шовинизма, каким он был до Первой мировой войны. Маховик шовинизма нельзя будет остановить на русских: он будет требовать поиска все новых и новых врагов. В таком мире милитаризация будет постепенно охватывать все сферы социальной жизни. А значит, будет укрепляться идея, что ученый прежде всего обязан своему государству, а не транснациональным сообществам. В условиях нарастающей вражды между государствами это неизбежно ведет к распаду или девальвации многих наднациональных структур.

Сказанное не означает, что ученые перестанут общаться или восторжествует некое подобие Третьего рейха и его идеи особой «арийской науки». Скорее такой мир будет больше напоминать мир конца XIX века, когда ученые все еще встречались на международных конгрессах, но уже французы и немцы, русские и австрийцы, англичане и немцы, русские и турки смотрели друг на друга с неприкрытой враждой.

Эту нарастающую вражду не могли побороть никакие совместные выступления и резолюции, обмен научными данными или вера во всеобщий прогресс. Выпады по национальному принципу вновь будут становиться обыденным явлением, а шовинизм в ряде стран укрепит свои позиции. С этим заканчивается и вера в то, что ум и открытия ученого неотделимы от гуманистических взглядов.