Григорий Заславский
Фото агентства городских новостей "Москва"
Если согласиться с тем, что разговор о человеке должен как-то соответствовать этому человеку – примерно так, как Пушкин предлагал судить писателя по законам, им самим над собою признанным, то разговор о Зурабе Константиновиче Церетели неминуемо будет «сползать» или обретать черты величавого грузинского тоста. Но Церетели – и как художник, и как чиновник-функционер – заслужил и здравиц, и величальных песен, а тем, кто захочет поспорить с этим, можно напомнить, как даже самые непримиримые противники церетелиевского Петра, добившись создания специальной комиссии, которая должна была окончательно и бесповоротно решить судьбу этого уже возведенного монумента, в итоге проголосовали не за снос, а за сохранение. Обаяние Церетели в силах растопить и не такие льды!
Большой художник, принятый и признанный многими великими художниками ХХ века, Зураб Церетели мог бы жить в Париже, мог бы поселиться в одной из латиноамериканских стран, где стоят его монументы, а поскольку несколько его работ установлено в Нью-Йорке, – наверное, мог бы выбрать Америку, но выбор свой остановил на Москве, и вряд ли кто станет спорить с тем, что с Церетели жизнь радостнее, многоцветнее, праздничнее. Самим своим появлением он любое собрание превращает в радостную встречу во имя искусства и за все хорошее, чему он посвятил свою большую жизнь. А если получается еще и за стол всех усадить, то свою миссию в этот день он считает исполненной.
Российскую академию художеств (РАХ) он возглавил 27 лет назад, в 1997-м. К тому времени он уже 10 лет был действительным членом Академии художеств СССР, возрожденной после Великой Отечественной войны усилиями ставшего ее первым президентом Александра Герасимова. Церетели оказался тем человеком, который сохранил Академию художеств – как институт, как собрание избранных, как большое и беспокойное хозяйство, сохранил ее в те годы, когда вокруг все не только переименовывалось, но тут же и рушилось, другие творческие союзы ругались, размежевывались, делились, как МХАТ, теряли недвижимость. А Церетели не только сохранил – правильнее было бы сказать, что он возродил однажды, правда, уже возрожденную Академию художеств. Он сумел сделать большее, то есть почти невозможное: сам – человек мира, чьи работы когда-то оценили Пикассо и Шагал, открытый разным течениям и ветрам, он под крылом РАХ собрал всех и все течения в изобразительном искусстве, потому что в возглавляемой Церетели Академии художеств сегодня и правые, и левые, и центристы, и маргиналы… И Ефрем Зверьков, и Наталья Нестерова, и Александр Рукавишников, и Константин Батынков, и Ирина Старженецкая, и Татьяна Назаренко, и Владимир Дубосарский… Всем нашлось место.
О работоспособности Церетели ходят легенды. Во время разговора он редко выпускает ручку или фломастер из рук, продолжая делать какие-то наброски. Нет в России, а может, и в мире такого большого писателя, художника, поэта, такого видного политика, которому бы Зураб Константинович не приготовил бы памятник и не отлил его в бронзе, если не в полный рост, так хотя бы в малой пластике.
Наверное, правильно будет сказать, что Церетели – который и живописец, и скульптор-монументалист, и эмальер, и мозаичист, и график – человек приятия. Его фантастическое жизнелюбие – любовь к жизни во всех ее проявлениях – оборотная сторона его таланта, которому, по слову Блока, внятно все.
Прекрасный и неформальный «Винзавод», как и «Гараж», как величавые и ярко освещенные просторы «ГЭС-2» не только не отменяют, но, думается, никогда бы не появились в Москве, если бы когда-то Церетели не открыл Московский музей современного искусства, куда передал и свою личную богатую коллекцию.
Накануне нынешнего его юбилея мы договорились и отправили к Церетели в Переделкино группу студентов-сценографов, которые сейчас, вдохновившись, готовят выставку – hommage художнику. Никогда до сих пор не встречавшиеся с ним, все девушки-третьекурсницы влюбились в Церетели мгновенно и безоглядно. Зураб Константинович и в 90 лет (ну хорошо, тогда ему было еще 89, без пяти минут 90) не растерял то, что Виталий Вульф называл неотразимым мужским магнетизмом.
Он встретил гостей в рабочем фартуке, обляпанном краской. Отвечая на вопрос одной из студенток, помнит ли он свою первую картину, тут же вспомнил очаровательную историю, как бабушка-аристократка подарила ему цветные карандаши, которых до этого он никогда не видел. Ни на секунду не уставал восхищаться юными красавицами и, отвечая по телефону кому-то из своих грузинских друзей, с удовольствием переходил на русский: «Передо мной сидят такие красивые дети!» А потом, откликаясь на просьбу продемонстрировать, как он работает, взял огромную палитру, тяжелую от щедро выжатых цветных сгустков, подошел к холсту, который был выше него – наверное, два на два метра – и начал торцом кисти беглыми движениями тыкать по холсту. И на глазах студентов крупными жирными точками «выложил» цветок… Но о студентах в эти минуты, это было понятно, он уже не думал, позабыв, кажется, вообще обо всем.
Хорошо, что у нас есть Зураб Константинович Церетели. Он сам, как и его искусство, вселяет уверенность в завтрашнем дне. Пока стоит в Москве поставленный им 40 лет назад памятник великой дружбе, соединившей буквы грузинского и русского алфавитов, два народа по-прежнему неразделимы. Сам Зураб Церетели – живое подтверждение нашей великой и радостной нераздельности.
