Алексей Фененко
Фото Reuters
В августе обострились опасения перед программами перевооружения Японии. Отечественные политологи и журналисты комментировали новость о том, что Токио решил нарастить расходы на перевооружение до 300 млн долл. Они предположительно пойдут на закупку американских истребителей F-35 и 400 крылатых ракет Tomahawk. Япония под прикрытием договора c CША о безопасности шаг за шагом восстанавливается как военная держава.
Подобные опасения еще год назад внушала российскому обществу и политика Германии. Сам факт, что Россия вновь воюет с немецкой военной техникой в Украине, казался многим немыслимым всего 10 лет назад. На этом фоне в Германии открыто обсуждается возможность перезапуска ВПК, изрядно ослабленного за минувшие годы. Можно вспомнить, что после объединения ФРГ уже успевала повоевать в Персидском заливе, Югославии и Афганистане. Немецкие военные не случайно появляются в Прибалтике, а немецкая военная техника – в Словакии и Украине. Берлин постепенно берет курс на восстановление своей традиционной сферы влияния в Восточной Европе.
Можно возмущаться военными планами Германии и Японии. Интереснее задуматься над вопросом: «А кто гарантировал нам, что Германия и Япония не будут стремиться к историческому реваншу?» Аналогично и действия США или Британии кажутся нам опасными и бессмысленными только при условии, что мы считаем невозможной новую войну между великими державами. Если мы допускаем возможность ее начала, то они становятся вполне осмысленными и даже логичными.
В 1960-х в СССР сложился «пацифистский дискурс». В его основе лежала некая смесь марксизма и левого пацифизма. Поначалу он подавался на официальном уровне как концепция «мирного сосуществования капитализма и социализма», но затем его усилили широкие слои советской интеллигенции. На уровне официальной дипломатии этот дискурс представлял собой бесконечное выдвижение инициатив о разоружении и укреплении международной безопасности. На уровне массового сознания состоял из простых, но понятных лозунгов: «Лишь бы не было войны», «Миру – мир!», «Никогда больше!» В 1970-х годах у этих лозунгов появилась опора в виде теорий невозможности победы в ядерной войне.
В позднем советском обществе распространились представления о Советской армии как армии мирного времени. Многие стали видеть в ней хороший «социальный лифт», путь к престижной службе в социалистических странах и выгодному семейному положению. Мысль о том, что военные должны быть готовы погибать, в спокойных 1970-х казалась многим анахронизмом. Внешний враг стал восприниматься широкими слоями интеллигенции как нечто придуманное партийным руководством, чтобы отвлечь общество от насущных социальных проблем. Ни перестройка, ни распад СССР были бы невозможны без глубокого пацифизма позднесоветского общества и его беспрецедентного для истории страны ощущения внешней безопасности.
Такой дискурс укрепился в позднем Советском Союзе по нескольким причинам. Во-первых, общество пережило шок от огромных потерь во Второй мировой войне. Во-вторых, большую роль стали играть выходцы из села, которым воинственность чужда просто в свете их социальной психологии. В-третьих, в элите сложился круг профессиональных «борцов за мир», чьи карьеры были связаны с этим течением. В-четвертых, левый пацифизм соответствовал мировоззрению интеллигенции, воспитанной на идеях классовой борьбы и пролетарского интернационализма. Российский политолог Борис Межуев отмечал, что ей были чужды геополитические проекты: здесь были едины и партийные идеологи, и диссиденты.
Пацифистский дискурс помогал СССР привлекать на свою сторону международное пацифистское движение и завоевывать симпатии во многих странах. Но постепенно он начал мешать как общественным наукам, так и советской дипломатии. Лозунг «Миру – мир!» мешал осмыслить объективные процессы, ведущие к военно-политическим конфликтам. (Тех, кто пытался их осмыслить, сразу резко останавливали: «Нам это неприемлемо!» или «Вы что же, за войны? А сами воевать готовы?»)
Лозунг «Лишь бы не было войны» мешал подготовиться к наступлению новой полосы военных конфликтов. Возможно поэтому, начиная с Афганистана, любая война становилась шоком для общества. Ведь позднесоветское общество поверило , что войн быть не должно, а они приходили, несмотря на то что кому-то это казалось неприемлемым.
Российское общество унаследовало этот «пацифистский дискурс». Многие всерьез верили, что Россию примут в «западное сообщество», если у нее будет идентичная странам Запада социально-экономическая система. (При этом как-то забывали, что Первая мировая война началась между странами с почти идентичными системами.) Мысль о том, что межгосударственные войны шли все 5 тыс. лет известной человеческой истории, в то время просто игнорировали. Только к концу 1990-х на фоне военного конфликта в Чечне, расширения НАТО и событий в Югославии российское общество стало осознавать, что межгосударственную борьбу никто не отменял с падением коммунизма.
Возможно, в биполярном мире 1970-х такое наивно-пацифистское мироощущение было закономерным. Опосредованные конфликты шли где-то далеко на периферии, не затрагивая при этом эмоциональные чувства народа. Но в мире, где снова стали возможны военные конфликты средней и высокой интенсивности (включая обстрел российских населенных пунктов), такой пацифизм становится опасной иллюзией.
Перед нашим обществом стоит более серьезный вызов, чем реформа вооруженных сил, экономики и образования. Если мы вступаем в новый тур борьбы великих держав, то надо быть готовыми воспринимать мир сквозь призму политического реализма. Когда-то мир, сконструированный по итогам наполеоновских войн, тоже казался современникам почти что вечным. Франко-прусская война тоже казалась на заре XX века «последней войной белых людей», да и Первую мировую воспринимали чуть ли не как последнюю «Великую войну». Борьба великих держав продолжается, и 1945-й или 1991-й были не точками, а многоточием.
Пацифистский дискурс в мире междержавного соперничества может сыграть роковую роль. Франция 1930-х обладала мощными военным и дипломатическим ресурсами, но нежелание ее общества воевать во многом привело страну к катастрофе 1940 года. Генерал Шарль де Голль призывал французов осознать, что Первая мировая – не последняя большая война и надо быть готовым к продолжению борьбы.
Этот французский урок полезно выучить и нам накануне наступления нового тура межгосударственных военных конфликтов.
