Алексей Фененко
Фото Reuters
Минувшая неделя по традиции была тесно связана с проблематикой Второй мировой войны: 1 сентября мир вспоминал годовщину ее начала, 2 сентября – годовщину ее окончания. На этом фоне 30 августа министр иностранных дел России Сергей Лавров заявил: «Нападки на Сталина как на главного злодея, сваливание в одну кучу всего, что он сделал в довоенное время, во время, после войны, – это ведь тоже часть той самой атаки на наше прошлое, на итоги Второй мировой войны».
В словах Лаврова либеральная общественность и в нашей стране, и в Восточной Европе увидела некий вариант «реабилитации сталинизма». Но если задуматься, то они демонстрируют лишь часть той проблемы, которая ожидает нас всех в будущем.
Современный мировой порядок сконструирован по итогам Второй мировой войны: мы продолжаем жить по правилам, установленным державами-победительницами. Система ООН (включая Совбез и его постоянных членов), международного экономического регулирования (МВФ, Всемирный банк, ГАТТ / ВТО) и международного права (от Устава ООН до ИКАО) созданы Второй мировой войной. Она же утвердила и базовые нормы международного взаимодействия: признание формального равенства народов и рас, равноправие больших и малых стран и ограничение суверенного права государств на объявление состояния войны. К остаткам Второй мировой войны относятся и сохраняющиеся до настоящего времени ограничения суверенитета Японии и Германии, и границы между современными европейскими странами.
Наша шкала ценностей тоже создана итогами Второй мировой войны: мы постулируем, что живем в гуманистической цивилизации и что она безальтернативна. Мы осуждаем популизм, потому что помним, что популизм Муссолини и Гитлера привел ко Второй мировой войне. Мы осуждаем расизм, ибо помним облик нацистских концлагерей. Мы считаем чем-то недопустимым, если политик или эксперт говорит о войне как о чем-то абстрактном и необходимом, потому что снова вспоминаем о Второй мировой. На многочисленных интернет-форумах осуждаются «диванные вояки»: пользователи, которые, призывая к военному решению проблемы, сами не собираются воевать. Интересно, что во времена, например, Крымской войны такая позиция была нормой: считалось, что воевать должны небольшие контингенты профессионалов, а народ – наблюдать за войной из Лондона, Парижа или Петербурга.
Мы зачастую не замечаем, что живем в наследии Второй мировой войны. Коммунисты и либералы, непримиримые противники, спорят в одной морально-ценностной шкале. Первые доказывают, что секретный дополнительный протокол к «пакту Молотова–Риббентропа» – фальшивка или необходимость для СССР; вторые доказывают, что этот документ уравнивает сталинизм и нацизм. Но представим себе, что появляется некто третий – расчетливый и циничный политический реалист в духе Пальмерстона или Бисмарка, который холодно говорит, что естественное право великих держав – делить малые страны на сферы влияния. Спор потеряет всякий смысл, ибо он ведется в рамках иной морально-ценностной шкалы Венского порядка.
Однако вся структура мирового порядка и наша система ценностей легитимизирована итогами Второй мировой войны. По мере отдаления от нее самоочевидные ценности будет размываться. Чем будет Вторая мировая для поколения, родившегося в 2017 или 2020 году? Чем-то вроде войны 1812 года: далеким историческим событием с исторической романтикой в духе толстовского «Войны и мира». Для их детей, которые родятся около 2050 года, война и вовсе может принять водевильный характер – гусары, корнеты, эполеты, как, собственно, это случилось с Наполеоновскими войнами к концу XIX века.
К середине нашего века могут выйти на свет неудобные вопросы. Почему именно пять держав-победительниц в далекой войне (после которой, кстати, уже была куча войн) должны по-прежнему управлять миром? Почему Германия и Япония должны находиться в неравноправном положении, хотя поколение, помнящее ту войну, давно ушло? Почему границы, установленные в результате той войны, это некая священная корова и новая норма навеки веков? В конце концов, все страны Восточной Европы существуют в наши дни в советской «сборке»: бывшие соцстраны – середины 1940-х, а бывшие республики СССР – 1990 года. Но должны ли мы считать их окончательными, или они только промежуточный этап исторического развития и в определенных исторических условиях изменятся точно так же, как и все границы до них?
Тематика сталинизма тянет за собой две долгосрочные проблемы. Во-первых, встанет вопрос о месте России в Совбезе ООН как правопреемницы и продолжательницы сталинского СССР. (Если Россия – правопреемница не СССР, а Российской империи, нам придется заново подписать все международно-правовые документы.) Во-вторых, воскреснет вопрос о законности установленных Сталиным границ в Восточной Европе. Польша получила четыре немецкие провинции (Силезию, Познань, Предпомеранию и большую часть Восточной Пруссии), а на востоке ее границу оформил Советско-польский договор 1945 года. Но если сталинизм преступен на международном уровне, то как называть сталинские границы? Закрыт ли вопрос о германской и венгерской реконкисте в Восточной Европе, пока неизвестно: то ли закрыт, то ли Германия и Венгрия только оправляются от катастрофы середины XX века.
Эксперты часто размышляют над тем, погубит ли нас гипотетическая ядерная война или климатическая катастрофа. При этом мы как-то игнорируем важную тему взаимодействия войны и общества. Первая мировая не случайно произошла в 1914 году, ровно через 100 лет после окончания Наполеоновских войн. Уже перед политиками 1890-х годов встал вопрос: если Наполеоновские войны стали уже настолько далеки и водевильны, то легитимизировать их итогами мировой порядок невозможно: нужна новая победа как новая точка отсчета.
Не повторит ли наш Ялтинско-Потсдамский порядок весь путь Венского порядка «от Ватерлоо до Сараево»?
комментарии(0)