Дмитрий Родионов
Фото Reuters
Ответственность за недавний теракт в Вене взяло на себя запрещенное в России «Исламское государство» (ИГ). Наверное, лет пять назад такое сообщение не вызывало бы вопросов. Вовсю шла война в Сирии, «халифат» теснили, он терял территории, и объявленная по всему миру война с терроризмом выглядела логичной реакцией терпящего поражение зверя. Но на дворе 2020-й, и «халифат» вроде бы полностью уничтожен. Причем неоднократно, о чем заявляли мировые лидеры. Прошлой весной у «халифата» не осталось ни клочка земли ни в Ираке, ни в Сирии. И это, казалось бы, абсолютная победа. Впрочем, это был конец ИГ как «государства», но не как организации. Она продолжает открыто действовать в Ливии, Афганистане, Йемене, Египте, в тех же Сирии и Ираке, да и вообще по всему миру. Ликвидировать этого спрута полностью крайне проблематично. На это могут уйти десятилетия. И самое страшное, что это не просто спрут, это гидра, способная отращивать десяток новых голов взамен одной отрубленной. Еще страшнее то, что даже полный разгром самой организации с физическим истреблением всех ее участников не означает ее конца.
Возьмем ситуацию с венским стрелком. Австрийские власти признают, что он был осужден за попытку присоединиться к ИГ, но нет никаких подробностей, в чем заключалась эта попытка и как далеко он в ней зашел. Списался с кем-то из «кураторов» по интернету? Купил билет в Сирию? А может, просто случайно сболтнул кому-то? В последнем случае «кураторы» группировки о его существовании могли и не знать. ИГ, судя по всему, структура, в которой каждое звено, возможно, знает только своего непосредственного «куратора» и человека, которого вербует. Такая цепочка, если ее оборвать, исчезает навсегда и без следа. Выйти на руководство практически нереально.
Описанная схема используется, полагаю, всеми террористическими группами. Та же запрещенная в России «Аль-Каида» – это скорее элитный клуб, попасть в который практически невозможно. Ну, или как любая мафия. У нее может не быть ни территории, ни «офиса», но есть люди, которые где-то собираются или общаются друг с другом очно, онлайн или посредством голубиной почты – неважно. Главное, что есть некое ядро, вокруг которого и происходят все движения.
ИГ – это, похоже, нечто другое. Упомянутого ядра у него может и не быть. Оно существовало в то время, когда группировка претендовала на то, чтобы быть квазигосударством, но существовать она может без него. Как бы парадоксально это ни звучало, ИГ – это в первую очередь бренд, который может иметь физические воплощения, но может и не иметь. И этот бренд активно продвигается по миру. Кто его продвигает? Программа написана так, что продвигает саму себя независимо от того, существует ли у нее физический носитель или нет. Вернее, физический носитель в нашем несовершенном мире всегда найдется – это подверженная пропаганде и склонная к радикализму молодежь. Так что ИГ – это уже скорее вирус, который, оказавшись за пределами лаборатории, где был создан, начинает стремительно распространяться, и никакие стены его не могут остановить.
Некоторые называют ИГ «террористической франшизой», сравнивая с технологией передачи прав на использование бренда. Однако сравнение не совсем правильное. За франчайзинг надо платить, заключать договор, соглашаться на определенные условия и ограничительные рамки, отсчитываться. Бренд ИГ абсолютно бесплатен, его использование не предполагает принятия каких-либо условий (кроме наличия радикальных исламистских взглядов и готовности убивать и быть убитым), отчетности, да и вообще извещения «обладателя бренда» о своем существовании и желании его использовать. То есть в самой организации о том, что тот или иной человек, как они потом напишут в своем пресс-релизе, был сторонником группировки, могут узнать лишь постфактум, причем из сообщений СМИ.
Любой фанатик может стать сторонником, просто совершив громкое злодеяние и оставив записку. При этом кадровый резерв совершенно неисчерпаем, и он будет таковым до тех пор, пока существует почва для религиозного терроризма.
Религиозный экстремизм и терроризм давно стали частью нашей жизни, и сегодня они все больше ассоциируются с ИГ, так как под этим брендом фанатикам интереснее совершать свои злодеяния – так они показывают свою силу, хотя на деле речь может идти о не контролируемых никем инициативных одиночках. Но притягательность бренда настолько сильна, что этих инициативных одиночек по всему миру может набраться целая армия. И запугать их невозможно, ведь самое страшное наказание – смерть – для них является конечной целью.
Вот, скажите, если завтра массовое убийство где-нибудь совершат террористы из никому не известной группировки – условной «Аль-Марс» или «Аль-Сникерс», – это ведь не так страшно будет, как ИГ? Разумеется, не так. Ведь люди начинают пугаться не факта терроризма, а бренда, раздутого так, что ни одному маркетологу не снилось. Тем более после того, как этот бренд сто раз побежден, но всякий раз воскресает вновь и вновь. И это добавляет как притягательности для потенциальных пользователей, так и страху для обывателя. Говоря языком маркетинга, увеличивает его «капитализацию».
«Капитализация» ИГ невероятно высока. И справиться с этим одними только силовыми методами невозможно. Ведь нельзя убить того, кого нет. Убив носителя, не убьешь идею. С тем же успехом можно лечить эпидемию, уничтожая носителей вируса, который сам по себе никуда не денется.
Может, стоит для начала перестать бояться жупелов? Осознать, что мы столкнулись с новой реальностью, понять ее структуру? Это будет неплохим шагом к осознанию необходимости борьбы с причинами, а не со следствием. Речь в первую очередь о создании среды, в которой просто не будет места религиозному радикализму. Закаленному организму, как известно, вирусы не страшны…
Впрочем, как мы видим, в Европе пока что этого не понимают и продолжают бороться со следствием – закрывая храмы. Забавно, но примерно так же там борются с пандемией коронавируса…
комментарии(0)