Что именно предлагает политикам и правоохранителям Совет по правам человека

После того как президент поручил «Общероссийскому народному фронту» подготовить к 15 сентября предложения по частичной либерализации – хотя такое слово, конечно, произнесено не было – антиэкстремистского законодательства, в обсуждении темы «перегибов» активное участие приняли многие официальные и полуофициальные лица, не говоря уж о тех правозащитниках и журналистах, которые и так говорили об этом годами.

Мы не знаем, какие в результате Кремль примет решения, но уже похоже, что частичная декриминализация ст. 282 УК (которая про возбуждение ненависти по разным групповым признакам) и, может быть, других статей УК действительно может произойти, а Кодекс об административных правонарушениях может быть скорректирован в части злополучной статьи о запретной символике и одновременно пополнен теми кусочками УК, которые будут из последнего удалены.

А вот Совет по правам человека (СПЧ) хотел бы большего. Из рекомендаций СПЧ важно отметить хотя бы некоторые: удалить из ст. 282 понятие «унижение достоинства», как ранее вывели из УК обычное «оскорбление», сузить само определение экстремизма в рамочном законе только теми деяниями, которые имеют какое-то отношение к насилию, отказаться от практики судебных запретов «экстремистских материалов» как показавшей себя совершенно бесполезной и приносящей массу проблем обычным гражданам, отчасти декриминализовать «оскорбление чувств верующих» и т.д. Помимо собственно законов важно изменить практику судов и правоохранительных органов, которые сейчас применительно к теме экстремизма совершенно игнорируют установленное в УК понятие «малозначительное деяние» (ч. 2 ст. 14 УК), а ведь оно вполне применимо к огромной массе преследуемых ныне высказываний в Интернете.

Хотелось бы думать, что что-то из предложений СПЧ будет учтено и отразится в предполагаемой реформе антиэкстремистской политики. Если либерализация произойдет, это сократит невероятно разросшееся количество уголовных дел (в 2017 году число осужденных только или в первую очередь за «экстремистские высказывания» заметно перевалило за 650). Вполне может быть, что сокращение будет не на проценты, а в разы. И это, несомненно, хорошо.

Но тут же у многих возникают два вопроса. Первый – а не повредит ли это борьбе с «настоящим экстремизмом»? Второй – не найдут ли власти других, не менее эффективных механизмов оказывать давление на оппозиционеров всех мастей и на активных граждан вообще?

На первый вопрос я бы ответил однозначно отрицательно. Если «настоящим экстремизмом» считать идейно мотивированное насилие и все, что с ним прямо связано, – серьезную агитацию за таковое, финансирование, организационную деятельность, – то подавляющее большинство привлекаемых по разным статьям УК и КоАП за посты в соцсетях не имеют отношения к такой деятельности. По крайней мере так обстоят дела сейчас, хотя лет пять–семь назад это было, пожалуй, в среднем иначе. Следовательно, рассматривать дела по ст. 282 как профилактику, о чем недавно напрямую сказал глава алтайского Следственного комитета, не только несколько неэтично, но и неверно по существу.

На второй вопрос ответить пока можно так: конечно, механизмы давления не исчезнут и будут появляться новые, а уж насколько они будут эффективными, это мы посмотрим. Никто ведь не думает, что политическая задача оказывать давление на реально или только потенциально оппозиционные сообщества может быть сейчас снята, а ст. 282 и подобные ей инструменты никогда и не были в этом деле единственными.

От руководителей правоохранительных ведомств не раз доводилось слышать правильные слова о том, что должно быть меньше репрессий и больше профилактики. Просто профилактика при этом понималась весьма широко – вплоть до не самых строгих уголовных наказаний. И если уголовных наказаний в антиэкстремистской сфере действительно станет меньше, какие-то другие профилактические (в кавычках или без) инструменты будут использоваться больше.

В первую очередь предлагаемая частичная декриминализация означает не исчезновение определенных составов преступления из законодательства, а перенос их из УК в КоАП. Дела по КоАП влекут менее серьезные последствия, но зато они и «оформляются» легче. Для сравнения с приведенной выше цифрой приговоров стоит отметить, что две антиэкстремистские статьи КоАП в сумме дали в 2017 году около 3,5 тыс. судебных решений. И это количество может с появлением новых составов вырасти весьма существенно.

Одновременно планируется расширение возможностей блокировок в Интернете. Антиэкстремистские блокировки и так исчисляются тысячами, причем зачастую идут во внесудебном порядке приказами Генпрокуратуры. Так вот Минкомсвязи предлагает сейчас расширить и без того широкие основания для внесудебных блокировок за счет «оправдания» терроризма и экстремизма. Конечно, как это бывает со всеми антиэкстремистскими нормами, правоприменение и тут будет весьма избирательным, но можно не сомневаться, что поток блокировок станет еще полноводнее. Да и вообще накопленный законодательный инструментарий ограничений в Интернете применяется пока даже не в полсилы, и при этом на подходе новые законопроекты той же направленности.

Суммируя все это, можно ожидать, что при проведении реформы антиэкстремистского законодательства давление станет мягче, но шире. Лучше это или хуже, думаю, мы со временем увидим.

Но в одном можно не сомневаться уже сейчас: давление, пусть оно бывает необходимо и с политической, и с правовой точки зрения, не может быть основным инструментом профилактики идейно мотивированного насилия любого рода. Такой подход даже в среднесрочной перспективе неэффективен, а часто и контрпродуктивен.