Илья Шаблинский
Фото сайта pixabay.com
Пытки запрещены у нас Конституцией. Однако фактически – теперь узаконены. Именно фактически. Но разве такое возможно? Да, возможно, если реальным, а не формальным главенствующим принципом государства является не право, а простое превосходство в физической силе. Просто право силы. Я говорю сейчас именно о государственной жизни, а не об общественной. Не хочу чересчур обобщать, но государство, как водится, задает тон.
Пыточная практика, практика произвольного насилия в отделениях полиции, в тюрьмах, в следственных изоляторах была распространена и 10, и 20, и 40 лет назад. Что же изменилось сейчас? На мой взгляд, у сторонников данной практики сформировалось ощущение полной безнаказанности. Они осознали, что могут все. Ну, за малыми изъянами. Скажем, не доводить пытку до смертельного исхода. Тогда могут быть хлопоты: не всегда легко работу палача выдать за самоубийство. Хотя чаще удается.
Случай в Ярославской колонии, запечатленный регистратором, – уникален. Ну да, это именно то исключение, что подтверждает мрачное правило. А вообще-то подобные записи с регистраторов к адвокату обычно не попадают. Так что много ли шансов у заключенных, скажем, из Керченского изолятора привлечь к ответственности тех, кто пытал их? Без уличающей видеозаписи – практически нет.
Показания особо смелых подследственных или осужденных судами, как правило, во внимание не принимаются. Суды их как бы не замечают. Людей с явными следами насилия или незажившими травмами обычно скрывают от посторонних.
Помнится, мы приезжали в Краснодар в СИЗО № 1 – осмотреть подследственного, который после жестокого избиения потерял часть ушной раковины. Такое бывает после сильного удара ногой в тяжелой обуви. Мы хотели его сфотографировать, но за час до нашего приезда его перевели в Армавир – весьма оперативно.
Этот подследственный, кстати, еще ждал суда – сидел по доносу своего бизнес-партнера. В наших изоляторах вообще много предпринимателей. Говорю об этом, поскольку всякий раз, когда поднимаю эту тему, мне возражает дружный хор: так с этими тварями и надо! Мол, встретился бы с ними кто-нибудь из их радетелей на воле в темном переулке.
Но в том-то и дело, что они не на воле. А условия в наших тюрьмах и колониях признать курортными очень трудно. При этом далеко не все сидельцы – бандиты и убийцы. Эти-то как раз приспосабливаются куда лучше.
Говорят, что пытки из садистского удовольствия нужно отличать от пыток как средства получения признательных показаний. То есть мы как-то незаметно, как-то постепенно вернулись в историческую ситуацию, когда многие (да, многие, хотя и не скажу, что все) следователи видят главную задачу в одном – выбить из подследственного показания. Пусть он потом в суде жалуется – все равно не поможет, ведь признание-то уже есть.
И эти жалобы на методы работы некоторых сотрудников МВД и следственных органов за последние годы существенно обогатили наши знания о современных методах дознания. Эти методы уже в фильмах и сюжетах романов. Все знают, как можно избить пластиковой бутылкой, наполненной водой. Как использовать противогазную маску со шлангом. Как подолгу не выпускать в туалет. Может быть, это уже становится нормой? Надо сказать, что привычка использовать именно эти методы действительно постепенно вытесняет из сознания следователя желание серьезно собирать доказательную базу, например, искать объективные улики.
Причем в последнее время стали поступать жалобы на пытки и в изоляторах ФСБ. А вот такого раньше не было (или мне не встречалось). Но вот читаю протокол осмотра членами ОНК (отдадим им должное) подследственного И. Шишкина, обвиненного ФСБ в участии в «террористическом сообществе». «Следы, похожие на ожоги от клемм электропроводов, перелом нижней стенки глазницы, гематомы, ссадины…» Шишкин, впрочем, написал, что все повреждения он получил, занимаясь спортом. Убедительно, не правда ли?
Другие подследственные по этому же делу, состоявшие, кстати, ранее в организации антифашистов, В. Филинков и И. Шакурский, все же решили рассказать адвокатам о пытках – в частности, электротоком. Процесс, правда, могут объявить закрытым, чтобы рассказы о пытках лишний раз не звучали. Судьи же эти рассказы, как водится, и не заметят.
Мы в какое государство, в какую реальность скатываемся? И эта реальность – она вот рядом, в опасной близости от нашего уютного тихого мирка, свободного обычно от плотных контактов с государством.
Конечно, сегодня на дворе не 1938 год, а 2018-й, хотя отмечу, что конкретный избитый заключенный этой разницы, правда, может и не осознать. Но, с одной стороны, адептам силового произвола все же приходится огрызаться от СМИ, отбиваться от общественности, от ретивых членов общественных наблюдательных комиссий. Хотя, с другой стороны, уже ясно, как с ними бороться: ОНК можно «почистить», Комитет против пыток признать иностранным агентом…
Да, я сознаю, что завтра или послезавтра любой сержант или лейтенант, наделенный священными полномочиями, может запросто по своей прихоти остановить меня где-нибудь у вокзала, как моего коллегу Владимира Бродского. Может потребовать следовать за ним, вывернуть карманы, может ударить. И будет при этом ощущать свою принадлежность к корпорации всесильных и неподсудных. И, как мы видим, не без оснований.
комментарии(0)