Олег Морозов
Фото Pixabay
Истории с «Шанинкой», Европейским университетом в Санкт-Петербурге и недавний демарш академиков против расширения полномочий Рособрнадзора заставляют задуматься о том, готовы ли российские ученые отстаивать академические свободы и защищать высшее образование от государственных надзорных ведомств. Увы, российская научная среда сегодня настолько разобщена, что едва ли ей хватит сил сопротивляться надвигающимся переменам. На помощь со стороны гражданских институтов рассчитывать вряд ли стоит. Хорошо, если они повысят свой голос в защиту свободы науки и образования, но учитывая, что последние 18 лет ученые самоустранились от обсуждения большинства острых проблем в стране, едва ли правозащитники, журналисты и оппозиционные партии проявят интерес к происходящему в вузах и академиях. Во всяком случае, пока широкой поддержки пострадавших от Рособрнадзора не наблюдается, если не считать нескольких петиций и публикаций в СМИ.
Поскольку в нынешних условиях коллективное действие против государственной образовательной политики невозможно, куда более вероятный сценарий – коллективное бездействие, иными словами, молчаливая поддержка происходящего. К сожалению, подобный путь университеты и академии выбирали часто, причем не только в российской, но и европейской истории. На память приходит один малоизвестный в России пример из истории Германии 1940-х годов, когда сотрудничество университетских ученых с властью приобрело почти фантастические формы. Многие знают, что нацистская расовая политика опиралась на научные разработки немецких юристов, антропологов, биологов и этнологов, а в уничтожении евреев, цыган, гомосексуалов и инвалидов участвовали хирурги, психиатры и патологоанатомы. Некоторых преступников потом судили на Нюрнбергском трибунале. На самом деле контакты университетского и «концентрационного» миров этими фактами не исчерпывались.
Концлагерь Бухенвальд открылся в Тюрингии в 1937 году. С первых дней и вплоть до конца войны он непрерывно взаимодействовал со знаменитым Йенским университетом, находившимся неподалеку. Лагерю требовались университетские лаборатории, клиники и исследовательские институты для поддержания санитарного режима и проведения опытов над заключенными, которые иногда использовались в Йене как бесплатная рабочая сила для разбора завалов от авиаударов союзнической авиации.
В декабре 1943 года в лагере появилась новая группа узников – несколько сотен норвежских студентов, арестованных месяцем ранее в Осло по приказу Йозефа Тербовена, печально известного рейхскомиссара оккупированной Норвегии. По прибытии в лагерь студенты, как и другие узники, прошли процедуру регистрации. Их раздели, обыскали, отправили под душ, выдали серо-синие робы с деревянными башмаками. С первого взгляда положение норвежских студентов не отличалось от положения остальных. Однако в отличие от большинства узников, студентов не убили. Норвежцы не были расовыми врагами нацистов, да и лагерная администрация увидела у вновь прибывших потенциал, который можно было использовать в собственных интересах. Вообще, нацисты не стремились избавляться от пленных студентов (в 1940-е годы по всем лагерям их насчитывалось несколько тысяч), называли их «лучшей расовой субстанцией народа» и порой пытались склонить на свою сторону посредством специальных программ по перевоспитанию молодежи, одобренных лично Генрихом Гиммлером. Вновь прибывшим была уготована участь работников «серой зоны», как называл это узник Освенцима Примо Леви. Они участвовали в медицинских опытах, помогали избавляться от мертвых тел в крематории, были на посылках у надзирателей.
Дабы студенты не страдали без интеллектуального развития, им организовали лекции и практические занятия за колючей проволокой. Преподавали им ученые из Йенского университета. Герхард Геберер, профессор биологии и антропологии, член общества «Аненэрбе», читал в Бухенвальде курс о происхождении видов. «Прекрасные парни, эти норвежцы, – вспоминал Геберер, – надеюсь, они будут на нашей стороне... Внимательны. Слушают, затаив дыхание. Хорошо говорят по-немецки. Задают вопросы». Геберер был такой не один. Этнолог Макс Хильдеберт Боэм читал в Бухенвальде лекции о «родственных Германии народах», педагог Петер Петерсен рассказывал норвежцам о «современном арийском воспитании», географ Йоахим Шульце знакомил их с достижениями этногеографии, а Отто Недден привозил с собой из университета граммофон и слушал со студентами «шедевры немецкой музыки».
Так посреди концлагеря возникло страшное подобие университета, студенты и преподаватели которого – словом, действием или бездействием – соучаствовали в нацистских преступлениях. О чем думали немецкие профессора, приезжавшие с лекциями в Бухенвальд? На что надеялись пленники, посещавшие занятия? Многие из них дождались освобождения в 1945 году (трое погибли), а кое-кто покинул лагерь даже раньше. Например, 24-летний Андрес Даниэльсен был выпущен на свободу и командирован на учебу во Фрайбургский университет.
Эта история поражает тем, насколько легко в Германии 1940-х годов могли пересекаться концлагерь и университет – столь противоположные по своей природе явления. Увы, такая печальная форма сотрудничества с властью стоила немецким ученым не только репутации. Страшную деформацию пережило все научное знание. Университеты в Третьем рейхе были полностью лишены автономии. Поставленные под контроль партийных организаций и авторитарных ректоров (как их называли тогда – «университетских фюреров») они превратились в центры по производству «арийской науки», призванной действовать не во благо человека, а против него. Важный урок, который всем стоит вынести из этой истории, заключается в том, что во время повсеместного нравственного упадка и распада гражданских институтов высшая школа деградирует вместе со всеми, потому что она тоже часть общества наравне с судами, бизнесом или СМИ. В этой связи хорошо было бы задуматься, чем коллективное бездействие ученых может обернуться для университетов и науки в современных условиях. Надеяться на то, что у этого бездействия есть пределы, не стоит: история показывает нам, что падать вниз можно бесконечно долго.
комментарии(0)