Обе группировки жаждали власти

Писатели в СССР рубились практически стенка на стенку. Неизвестный художник («Мастер процессий»). Драка. 1660. Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина

В 1951 году в Союзе советских писателей вновь возобновилась ожесточенная борьба двух литературных группировок. За одной стоял новый главный редактор «Литературной газеты» Константин Симонов, который помимо всего прочего продолжал сохранять статус заместителя генсека писательского союза. Вторая же прикрывалась именем Михаила Шолохова. Эти группировки стояли на разных идейных позициях, но обе жаждали прежде всего власти.

Напомню: в конце 1948 года Симонов, будучи главредом журнала «Новый мир», уже был в двух шагах от заветной цели. Он смог заручиться поддержкой нескольких секторов в Отделе пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), расставить своих людей во многих литературных редакциях и готовился перехватить власть в Союзе писателей у не просыхавшего генсека Александра Фадеева. Но его подвели некоторые соратники, работавшие в аппарате творческого союза. Уверенные в своей близкой победе, они утратили осторожность и раньше времени начали бахвалиться. Этим воспользовалась противная сторона. Она быстро мобилизовалась и открыла глаза на происходившее Фадееву. Тот в начале 1949 года бросился в ЦК, где нашел понимание не только у второго в партии человека – Георгия Маленкова, но и у самого Сталина. И вскоре часть «заговорщиков» против Фадеева была обвинена в космополитизме и отстранена от всех дел. В Агитпропе ЦК пострадали Дмитрий Шепилов, Борис Рюриков и ряд инструкторов ЦК. А из литературных учреждений вылетели Александр Борщаговский, Лев Субоцкий, Федор Левин. Легко отделался только сам Симонов: его из кресла главреда «Нового мира» пересадили в кресло руководителя «Литературной газеты».

Группа Анатолия Софронова и Николая Грибачёва уже собиралась праздновать свою победу. Но курировавший Агитпроп секретарь ЦК Михаил Суслов не захотел укреплять только одну какую-то группу. Он опасался радикализма как слева, так и справа. Искушенный в интригах высокопоставленный партаппаратчик выступал за консолидацию всех писательских сил. Поэтому по его указанию Агитпроп стал в помощь Фадееву в качестве заместителя искать компромиссную фигуру. И выбор пал на поэта Алексея Суркова. Сурков действительно, как только получил должность первого зама генсека Союза советских писателей, стал проводить курс на примирение разных литературных группировок. Однако давно противоборствовавшие стороны восприняли первые шаги нового литначальника, направленные на консолидацию творческих сил, как проявление слабости и вернулись к старым играм, а точнее – к подковерной борьбе за власть.

Первые ходы в начале 1951 года сделала партия Софронова–Грибачёва. Один из наиболее активных участников этой неофициальной партии – популярный в то время писатель Михаил Бубеннов, защищенный лауреатством Сталинской премии, 27 февраля выступил в «Комсомольской правде» со статьей «Нужны ли сейчас литературные псевдонимы». Он недоумевал, почему молодой русский писатель Ференчук вдруг стал подписываться как Ференс. Два других примера касались финно-угорских авторов: марийский поэт Бикмурзин взял псевдоним Анатолий Бик, и удмурт Дядюков – Иван Кудо. Но кто-то увидел в показном недоумении Бубеннова намеки в адрес писателей еврейской национальности. Из заметки Бубеннова сам собой напрашивался вывод: еврейские писатели, желая скрыть свои корни, стали прятаться под чужими фамилиями. Тут надо еще учитывать, что в стране продолжалась кампания по выявлению и осуждению космополитов. И статья Бубеннова могла стать новым орудием в травле неугодных. Уже в 1997 году историю появления этого материала рассказал один из активнейших участников тех баталий Федор Шахмагонов. «В начале 1951 года я заведовал отделом литературы и искусства «Комсомольской правды». Однажды мне позвонил известный советский писатель Федор Панфёров, «живой классик» того времени, автор нашумевшего романа о коллективизации «Бруски», главный редактор журнала «Октябрь».

– Не удивляйся, – сказал он, – что я тебе в «Комсомолку» рекомендую интереснейшую статью писателя Михаила Бубеннова. От сердца отрываю, но для журнала маловата объемом, а газетный лист украсит. Проблему он ставит острую» («Молодая гвардия», 1997, № 5).

Но Бубеннов, по словам Шахмагонова, не сам вышел на эту скользкую тему. Его на это надоумили близкие к Панфёрову литераторы. Чем же они «взяли» сталинского лауреата? Писателю напомнили, какую обструкцию ему устроили после появления в «Правде» его разгромной статьи об очередном романе Валентина Катаева «За власть Советов». (К слову, та статья сначала предназначалась не «Правде», а журналу «Октябрь», но Панфёров дать ее побоялся, и Бубеннов, размахивая своим сталинским лауреатством, вынужден был искать выход на самого вождя.) Соратники Панфёрова внушили Бубеннову, что эту обструкцию организовали космополиты, замаскировавшиеся русскими псевдонимами. Они и подсказали писателю, как можно было бы отомстить обидчикам. Однако в редакции «Комсомолки» судьбу материала Бубеннова решал не Шахмагонов и даже не главный редактор газеты Дмитрий Горюнов. Санкцию на его публикацию дал тогдашний первый секретарь ЦК комсомола Николай Михайлов, который никак не хотел, чтобы костер борьбы с космополитами начал затухать, и все время подбрасывал в этот костер новые поленья.

Появившаяся в центральной печати заметка сталинского лауреата Бубеннова вызвала в литературных (и не только) кругах шок. Кто-то даже стал опасаться, не последует за статьей о псевдонимах новая серия арестов по обвинению в космополитизме. Но и публично одернуть сталинского лауреата никто не решался. Смелость проявил Симонов. 6 марта он дал Бубеннову отповедь, но не в «Комсомолке», а в редактируемой им «Литгазете». Свой материал он назвал «Об одной заметке».

Группа Софронова этого не ожидала. Она хотела, чтобы последнее слово осталось за ней. Но в этой группе все понимали, что по второму заходу выступить Бубеннову никакое газетное начальство не позволит (хотя тот мгновенно набросал новую заметку «Крепки ли пуговицы на Вашем мундире, К. Симонов»). Спор на страницах прессы могла продолжить только очень значимая фигура. По идее, на эту роль очень подходил Панфёров, пользовавшийся расположением сразу двух секретарей ЦК – Суслова и Маленкова. Но Панфёров знал про осторожность Суслова и его нелюбовь к крайне радикальным точкам зрения и подставляться не захотел. Поэтому в кругу Софронова было решено упросить дать ответ Симонову Шолохова. Уже утром 7 февраля на квартире Бубеннова в Лаврушинском переулке собрались Анатолий Софронов и близкие к Панфёрову Семен Бабаевский, Аркадий Первенцев и Елизар Мальцев, к которым чуть позже присоединились Ефим Пермитин и Михаил Шолохов. Шахмагонов сообщил писателям, что завсектором центральных газет ЦК ВКП(б) Владимир Лебедев запретил «Комсомолке» продолжать полемику. На что Шолохов якобы ответил, что Лебедев – еще не Суслов, после чего уехал в ЦК и появился в прежней компании лишь вечером с текстом заметки против Симонова. Под названием «С опущенным забралом» эта заметка вышла на следующий день, 8 февраля, в «Комсомолке».

Но воспоминания Шахмагонова вызывают большие сомнения. Вряд ли Шолохов действительно 7 февраля 1951 года ездил в ЦК и там с кем-то согласовывал свою реакцию на заметку Симонова. Я даже допускаю, что Шолохов вообще сам никакого ответа Симонову не писал, а сочинили его Бубеннов или Шахмагонов, а классик только поставил свою подпись. Судя по всему, решение о публикации отповеди Симонову принималось на уровне Михайлова, которому «Комсомолка» подчинялась и который, как известно, давно не жаловал Симонова. Партаппарат же, видимо, какое-то время выжидал и в публичную ссору двух писательских кланов не вмешивался.

Целый месяц молчал и задетый Шолоховым Симонов. Почему? Видимо, Симонов весь месяц прощупывал настроения верхов. Свой второй ответ «Комсомолке» он дал лишь 10 марта, и вновь в «Литгазете», под названием «Еще об одной заметке».

Что получилось по факту? Два клана дважды обменялись в печати «любезностями». Но победителя не оказалось. Баталии привели к боевой ничьей. Но эта ничья, похоже, ни одну сторону не устроила.

Не добившись ничего скандальными публикациями, лидеры обеих группировок бросились за поддержкой в верха. Первым активизировался в этом направлении Симонов. 10 марта 1951 года он обратился ко второму в стране человеку – Георгию Маленкову. Симонов писал:

«Дорогой Георгий Максимилианович!

В «Комсомольской правде» за подписью Михаила Шолохова напечатана беспримерная по грубости, проявленной в отношении меня, статья «С опущенным забралом»...

Я кратко ответил на это в «Литературной газете» как писатель писателю, постаравшись в своем ответе, во-первых, несмотря на все оскорбления, нанесенные мне, сохранить уважительный тон по отношению к имени Шолохова, и, во-вторых, дать ясно понять, что «Комсомольская правда» затеяла статьей Шолохова ненужную и вредную перебранку и что я не собираюсь ее продолжать.

Но в статье, организованной «Комсомольской правдой» за подписью Шолохова, есть выпады против меня, на которые я сам не считаю возможным отвечать. В статье написано, что я выступил «с загадочной целью», что от моей заметки «дурно пахнет», что я «сознательно хочу увести читателя подальше от существа вопроса», что я выступил «не честно и не прямо», «кося глазами» и «опустив забрало».

Короче говоря, в статье черным по белому сказано, что Симонов нечестный человек, преследующий загадочные цели и скрывающий свои истинные взгляды. Это уже не литературная полемика и не стилистические резкости, а прямое выражение политического недоверия через печать, брошенное не только писателю Симонову, но и редактору «Литературной газеты» и заместителю генерального секретаря Союза писателей.

Сама возможность организованного через печать предъявления мне таких политических обвинений мешает моей дальнейшей нормальной работе как редактора газеты и одного из работников Союза писателей, не говоря уже о том, что это меня оскорбляет как коммуниста и писателя.

Прошу Вас, Георгий Максимилианович, принять меня по этому вопросу, возникновение которого я меньше всего связываю с личностью Шолохова, хотя его подпись, к сожалению, и стоит под статьей в «Комсомольской правде».

Очень прошу Вас, если это возможно, принять меня в ближайшие дни, так как 13 марта я, согласно решению, должен выехать в Берлин на Бюро международной организации журналистов.

Глубоко уважающий Вас Константин Симонов».

Что из этого письма следовало? За прошедший после публикации заметки Шолохова месяц положение Симонова, видимо, пошатнулось. Вероятно, и впрямь кто-то в партаппарате пытался, размахивая номером «Комсомолки», выразить писателю если не полное политическое недоверие, то обвинить его в тайной поддержке уцелевшей группы, тесно связанной с какими-нибудь космополитами. Судя по всему, Симонов какое-то время надеялся, что затеянную в печати против него кампанию мог бы остановить всегда симпатизировавший ему завсектором центральных газет ЦК ВКП(б) Владимир Лебедев (будущий помощник Хрущева по культуре) и в крайнем случае помощник Сталина Александр Поскрёбышев. Но административного ресурса Лебедева оказалось недостаточно. Сильно сузились во время болезни Сталина и возможности Поскрёбышева. Именно поэтому Симонов на роль арбитра призвал Маленкова.

Надо отметить, что Маленков не входил в когорту безусловных поклонников таланта Симонова. Но ему в то время громкий литературный скандал был не нужен. Он дал команду разослать письмо Симонова трем секретарям ЦК: Пономаренко, Суслову, Хрущеву. А эти высокопоставленные партфункционеры тоже не были заинтересованы в большом шуме. И дело в итоге попытались замять.

Однако в близких к Софронову кругах всего этого не знали. Там продолжали строить планы, как лишить Симонова какого-либо влияния в писательском сообществе, а заодно убрать этого художника из «Литературки».

Роль подносчика снарядов взял на себя литературный критик Михаил Шкерин. Он написал разгромную статью о послевоенных стихах Симонова и предложил ее своему шефу – Панфёрову. Но тот от публикации этого материала в журнале «Октябрь» уклонился. Шкерин решил напрямую обратиться к Суслову, в тот момент совмещавшему две должности: курировавшего Агитпроп секретаря ЦК и главного редактора газеты «Правда» (при этом никто из клана Анатолия Софронова ему не объяснил, что Суслов не любил и не поощрял крайности). Он писал:

«Дорогой Михаил Андреевич!

Очень хорошо представляю, как много Вы заняты, и все же рискую обратиться к Вам с просьбой: прочтите, пожалуйста, прилагаемую статью «Живое и мертвое в поэзии К. Симонова». Над ней я работал более года и теперь предоставляю на Ваше усмотрение, так как убежден, что опубликовать ее стоило бы именно в «Правде».

Статья читалась мной в кружке писателей. Слушали: С. Бабаевский, М. Бубеннов, Е. Мальцев, Е. Пермитин. Все единодушно статью одобрили.

С глубоким уважением М. Шкерин».

К этому письму Шкерин приложил текст статьи на 24 машинописных страницах. По указанию Суслова письмом Шкерина занялся недавно созданный в аппарате ЦК отдел художественной литературы и искусства. А в этом отделе Симонову мало кто симпатизировал. Вскоре завотделом ЦК Владимир Кружков и завсектором литературы ЦК Василий Иванов доложили Суслову, что Шкерин раскритиковал давний лирический цикл Симонова «С тобой и без тебя», книгу поэта «Друзья и враги» и его поэму «Несколько дней». Они заявили: «Критика стихов Симонова в общем правильна». Но в то же время партаппаратчики выступили против публикации материала Шкерина именно в «Правде», посчитав, что было бы лучше, если б его рассмотрел какой-нибудь журнал. При этом ни одному журналу Кружков никаких указаний по статье Шкерина давать не стал.

В печати критический материал о поэзии Симонова появился лишь в июле 1951 года. И где именно? В «Комсомолке». И что удивительно – без подписи автора. Почему? Шахмагонов в своих мемуарах рассказывал, что статья Шкерина шла в «Комсомолке» через него. Он получил ее в присутствии автора материала и Пермитина якобы из рук Шолохова. Но уже в верстке, по словам Шахмагонова, все остановил будто бы завсектором ЦК Лебедев. Шолохов, когда об этом узнал, то, по словам Шахмагонова, сразу бросился звонить Суслову.

Шахмагонов вспоминал, что Суслов разговаривал с Шолоховым чуть ли не через губу, признав, что это он через Лебедева приказал остановить публикацию в «Комсомолке» статьи Шкерина. Как рассказывал Шахмагонов, Шолохов такой реакции Суслова не ожидал, поэтому немедленно перезвонил Поскрёбышеву и попросил соединить его с самим Сталиным. Якобы вождь сразу встал на сторону Шолохова, после чего уже Суслов перезвонил писателю и сообщил, что «Комсомолке» уже дали указание поставить в номер статью Шкерина. Но можно ли доверять Шахмагонову? Не знаю. Кстати, есть ведь и рассказы старшей дочери Шолохова – Светланы Михайловны. Она утверждала, что у ее отца в 1951 году не было ни личных встреч, ни телефонного общения со Сталиным. В том числе и потому, что вождь в тот год часто болел. Так что скорей всего решение о публикации критического материала о стихах Симонова принималось на уровне первого секретаря ЦК ВЛКСМ Михайлова при молчаливом согласии завотделом ЦК ВКП(б) Кружкова. А вот почему «Комсомолка» не указала авторство статьи, этот вопрос до сих пор остается открытым.

Естественно, появление статьи в «Комсомолке» вызвало у Симонова ярость. Он сразу понял, что за этим могли последовать его изгнание из «Литгазеты» и запрет на выход его новых книг. 12 июля 1951 года Симонов направил Маленкову второе письмо. «Я, – писал он, – далек от мысли защищать от критики то, что я написал. Мне кажется, я правильно воспринял суровую критику в адрес моей повести «Дым Отечества» и в последующие годы ответил на критику работой – написал книгу стихов».

В письме Маленкову Симонов расценил статью в «Комсомолке» как «попытку охаять его и по существу выразить ему политическое недоверие». В конце своего обращения Симонов писал: «Я очень прошу Вас, Георгий Максимилианович, разобрать этот вопрос, с тем чтобы в печати было оценено по заслугам поведение людей, уже вторично пытающихся возродить нравы желтой прессы. Прошу дать мне возможность как писателю и как редактору «Литературной газеты» нормально работать вне атмосферы этой травли, становящейся систематической».

Маленков распорядился ознакомить с новым письмом Симонова всех секретарей ЦК, а также Кружкова и Михайлова и вынести его на рассмотрение Секретариата ЦК. 20 июля 1951 года Кружков и Иванов доложили, что в целом газета правильно оценила многие стихи Симонова. «В них (в стихах. – В.О.), – отметили партаппаратчики, – люди и жизненные явления часто берутся вне времени и пространства, в них нет признаков нашей социалистической действительности, понятие Родины дано абстрактно». Однако Кружков с Ивановым, уловив настрой Маленкова, отказались кого-либо наказывать. С одной стороны, они признали, что некоторые фразы в опубликованной статье носили развязный характер, и поэтому предложили обратить внимание редакции «Комсомолки» «на недопустимость оскорбительного тона». А с другой – высказались за то, чтобы указать Симонову и на его неправоту.

Каков же был итог? Вновь ни одна из писательских группировок перевеса в свою пользу не добилась. Более того, на самом верху им настойчиво порекомендовали прийти наконец к согласию. В противном случае власть пообещала серьезно почистить оба клана.

P.S. Шахмагонов после всех этих историй из «Комсомолки» был изгнан, но его взял к себе в качестве личного секретаря Шолохов. Однако в 1961 году Шолохов тоже вынужден был от Шахмагонова избавиться. В отместку тот впоследствии не раз намекал разным лицам, будто Шолохов использовал в своих сочинениях чужие идеи и даже чужие тексты. Вынужден был покинуть редакцию журнала «Октябрь» и Шкерин. Но этот литкритик нашел поддержку в аппарате первого секретаря ЦК комсомола Николая Михайлова, и его трудоустроили в издательство «Молодая гвардия». А что Симонов и Шолохов? Симонова убрали из «Комсомолки» вскоре после смерти Сталина (писатель не уловил настрой новых властей, которые не собирались продолжать прославлять умершего вождя). Но из «обоймы» его никто не выкинул, и через год он во второй раз вернулся в журнал «Новый мир». Шолохов же свой публичный спор с Симоновым продолжил в декабре 1954 года на Втором съезде советских писателей.